Берег удачи

 В любом клубе обязательно есть человек, который считается общепризнанным мастером нагонять скуку. Не составлял исключения и клуб «Коронейшн». И то обстоятельство, что за стенами клуба шел в этот день воздушный налет на Лондон, не изменило обычного порядка вещей.

 Майор Портер, отставной офицер индийской армии, зашуршал газетой и откашлялся. Все старались не поднимать на него глаз, но это не остановило майора.

 — В «Таймсе» помещено извещение о смерти Гордона Клоуда, — сказал он. — Разумеется, общие слова: «5 октября, в результате вражеских действий». Адрес не указан. А произошло это как раз рядом с моей квартирой. В одном из больших домов на Кэмпден-Хилл. Надо сказать, меня это порядком взбудоражило. Я, знаете ли, состою в гражданской обороне. Клоуд только что вернулся из Штатов. Он ездил туда по вопросу государственных закупок. Женился там: молодая вдова — годится ему в дочери. Миссис Андерхей. Оказывается, я знал ее первого мужа, встречались в Нигерии…

 Майор Портер сделал паузу. Никто не попросил его продолжать. Все упорно закрывались газетами. Но не таков был майор Портер, чтобы это его обескуражило.

 — Интересно, — неумолимо продолжал Портер, машинально разглядывая пару необычайно узконосых конвейерного производства ботинок (этот вид обуви он решительно не одобрял). — Как я уже сказал, я состою в противовоздушной обороне. Престранная штука взрывы. Никогда нельзя предвидеть, к чему они приведут. Пострадал нижний этаж, и снесена крыша. Второй этаж практически не тронут. В доме находилось шесть человек. Трое слуг: супружеская пара и девушка-горничная, затем Гордон Клоуд, его жена и брат жены. Они все были внизу, кроме брата жены, в прошлом служившего в отрядах коммандос. Он предпочел остаться в своей уютной спальне на втором этаже — и, черт возьми, отделался несколькими синяками. Все трое слуг были убиты взрывом, Гордон Клоуд засыпан обломками. Его откопали, но он умер по дороге в больницу. Его жена пострадала от взрыва, она осталась в чем мать родила, но выжила. Полагают, что она поправится. Будет богатой вдовой. Гордон Клоуд, должно быть, имел больше миллиона…

 Майор снова сделал паузу. Он поднял глаза от узконосых дешевых ботинок: брюки в полоску, черный пиджак, яйцевидный череп и колоссальные усы.

 Безусловно, иностранец! Вот почему у него такие ботинки. «Во что, в самом деле, превращается наш клуб? — подумал Портер. — Даже здесь никуда не денешься от иностранцев». Эта мысль не оставляла его на протяжении всего дальнейшего монолога.

 То, что данный иностранец слушал его с очевидным вниманием, ни в коей мере не смягчило предубеждения майора.

 — Ей не больше двадцати пяти, — продолжал Портер. — И она уже во второй раз вдова. Или, по крайней мере, считает себя вдовой…

 Он остановился в надежде, что вызвал любопытство, ожидая вопросов.

 Несмотря на молчание остальных, он упрямо продолжал:

 — Дело в том, что на этот счет у меня есть свои соображения. Странная история. Как я вам говорил, я знал ее первого мужа, Андерхея. Славный малый. Одно время был главой колониальной администрации в одном из районов Нигерии. Отличный парень. Он женился на этой девушке в Кейптауне. Она была там на гастролях с какой-то труппой. В очень трудном положении, хорошенькая, абсолютно беспомощная, ну, словом… Послушала, как бедняга Андерхей восторженно говорит о своем районе, о бескрайних его просторах, и вымолвила: «Ах, как это чудесно!» — и как бы она хотела уйти от житейской суеты. В общем, она вышла за него замуж и ушла от житейской суеты. Он был здорово влюблен, бедняга, но дело не сладилось уже с самого начала. Она ненавидела джунгли, смертельно боялась туземцев и умирала с тоски. Ее представление о счастливой жизни было иным: ходить в соседнее кафе, встречаться там с другими актерами, болтать с ними о театральных делах.

 Одиночество в джунглях вдвоем с мужем ей вовсе не улыбалось. Я никогда сам ее не видел — слышал все это от бедняги Андерхея. На него эта история ужасно подействовала. Он поступил очень порядочно; послал ее домой и согласился дать развод. Как раз вскоре после этого я и встретил его. Он был издерган до предела и находился в том состоянии, когда человеку необходимо с кем-нибудь поделиться. В некотором отношении он был странноват, со старомодными взглядами — не признавал развода, как вообще католики. Он сказал мне: «Есть другие способы предоставить женщине свободу». — «Послушайте, дружище, — ответил я, — не делайте глупостей. Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы пускать себе из-за нее пулю в лоб». Он сказал, что вовсе не об этом речь. «Я одинок, — продолжал он. — У меня нет родственников, которые стали бы печалиться обо мне. Известие о моей смерти даст Розалин право считаться вдовой, а это именно то, что ей нужно». — «А как же вы?» — спросил я. «Ну, — сказал он, — быть может, какой-нибудь мистер Инок Арден появится где-то в тысяче миль отсюда и начнет новую жизнь». — «Это может в один прекрасный день поставить ее в ложное положение», — предостерег я. «О нет, — ответил он. — Я бы не нарушил правил игры. Роберт Андерхей умер бы безусловно и окончательно».

 Я забыл обо всем этом, но шесть месяцев спустя услышал, что Андерхей умер от лихорадки где-то в джунглях. Туземцы, сопровождавшие его, были преданы ему. Они вернулись с подробным рассказом об обстоятельствах его смерти и с короткой запиской, где почерком Андерхея было нацарапано несколько слов. Он писал, что туземцы сделали для него все возможное, но он все же, видимо, умирает. Хорошо отзывался о старшем проводнике. Этот человек был предан ему, как, впрочем, и все остальные. Они, конечно, подтвердили бы под присягой все, что он велел бы им подтвердить. Вот так обстояло дело… Может быть, Андерхей похоронен в глуши Экваториальной Африки, а может быть, и нет… И если нет, миссис Гордон Клоуд в один прекрасный день может оказаться в довольно трудном положении. И мне ее не жаль. Я никогда не видел эту женщину, но я знаю, каковы они, эти маленькие охотницы за золотом. Она разбила жизнь бедняге Андерхею. Интересная история…

 Майор Портер обернулся и обвел комнату вопросительным взглядом, надеясь услышать подтверждение. Двое из присутствующих смотрели на него с откровенной скукой, молодой Мелон отвел глаза, и лишь мосье Эркюль Пуаро следил за ним с вежливым вниманием. Зашуршала газета, и седовласый человек с удивительно бесстрастным лицом, сидевший в кресле у камина, спокойно поднялся и вышел из комнаты.

 У майора Портера вытянулось лицо, а молодой Мелон тихонько свистнул.

 — Ну и сели вы в лужу, — сказал он. — Знаете, кто это был?

 — Господи помилуй, — взволнованно пробормотал майор Портер. — Конечно, знаю! Не близко, но мы знакомы… Это Джереми Клоуд. Верно? Брат Гордона Клоуда. До чего же нескладно получилось, честное слово! Если бы я имел хоть малейшее представление…

 — Он адвокат, — сказал молодой Мелон. — Держу пари, он привлечет вас к ответственности за клевету, диффамацию или еще что-нибудь в этом роде. Дело в том, что молодой Мелон любил сеять тревогу и панику там, где это не запрещалось законом об охране государства.

 Майор Портер взволнованно повторял:

 — Очень нескладно. Очень неудачно!

 — Это сегодня же вечером станет известно в Вормсли Хит, — сказал мистер Мелон. — Там живут все Клоуды. Они допоздна будут обсуждать на семейном совете, что им следует предпринять.

 Но в это время раздался сигнал отбоя, и молодой Мелон перестал язвить и, осторожно поддерживая под руку своего друга Эркюля Пуаро, повел его к выходу.

 — Ох уж эти наши клубы, — сказал Мелон. — Потрясающее собрание нудных сплетников. И Портер занимает среди них первое место.

 Это было осенью 1944 года. А в конце весны 1946 года к Эркюлю Пуаро пришла посетительница.

 Было прекрасное майское утро. Эркюль Пуаро сидел за письменным столом в своем уютном кабинете. Вошел слуга Джордж и почтительно доложил:

 — Сэр, вас хочет видеть какая-то леди.

 — Что представляет собой эта леди? — предусмотрительно спросил Пуаро.

 Его всегда забавляло, с какой дотошностью Джордж описывал посетителей.

 — Я бы сказал, сэр, что ей между сорока и пятьюдесятью. Неопрятна и несколько артистической внешности. Добротные уличные туфли. Твидовое пальто и юбка, но кружевная блузка. Какие-то сомнительные египетские бусы и голубой шифоновый шарф.

 Пуаро поежился.

 — Я как-то не испытываю желания видеть ее.

 — Сказать ей, сэр, что вы нездоровы?

 Пуаро посмотрел на него в раздумье.

 — Я полагаю, вы уже сказали ей, что я занят важным делом и меня нельзя отрывать?

 Джордж снова кашлянул.

 — Она ответила, сэр, что специально приехала в Лондон и готова ждать сколько угодно.

 Пуаро вздохнул.

 — Никогда не следует бороться с неизбежным, — сказал он. — Если леди средних лет, носящая поддельные египетские бусы, приняла решение увидеть знаменитого Эркюля Пуаро и приехала с этой целью в Лондон, ничто ее не остановит. Она будет сидеть там, в холле, пока не добьется своего. Пригласите ее, Джордж.

 Джордж удалился и сразу же вернулся, провозгласив официальным тоном:

 — Миссис Клоуд.

 В комнату вошла женщина с сияющим лицом, в поношенной одежде из твида, с перекинутым через плечо шарфом. Она приближалась к Пуаро, протягивая ему руку, ее бусы раскачивались и бренчали.

 — Мосье Пуаро, — сказала она, — я пришла к вам по велению духов.

 У Пуаро дрогнули веки.

 — В самом деле, мадам? Быть может, вы сядете и расскажете мне… каким образом…

 Он не успел окончить фразу.

 — Обоими способами, мосье Пуаро. Письменами и столоверчением. Это было позавчера вечером. Я и мадам Элвари (она замечательная женщина) сидели за спиритическим столиком. Мы несколько раз получили одни и те же инициалы: Э.П., Э.П., Э.П. Конечно, я не сразу поняла их значение. Это, знаете ли, требует времени. В нашей земной юдоли нам не дано все видеть ясно. Я ломала голову, вспоминая, у кого могут быть такие инициалы. Я знала, что это как-то связано с нашим последним сеансом, очень необычным, но разгадка пришла не сразу. Затем я купила номер «Пикчер пост» (тоже, наверно, по велению духов, обычно я покупаю «Нью стейтсмен»), и там я увидела вас — ваш портрет — и рассказ о том, что вы сделали. Это чудесно, ведь верно, мосье Пуаро? Во всем действует высшая воля. Совершенно очевидно, что именно вас провидение избрало для того, чтобы пролить свет на это дело.

 Пуаро разглядывал свою гостью с большим интересом. Его внимание привлек острый и умный взгляд ее голубых глаз.

 — И что же, миссис… Клоуд, если я не ошибаюсь. — Он нахмурился. — Кажется, некоторое время назад я слышал это имя…

 Она оживленно закивала головой.

 — Мой бедный деверь… Гордон. Чрезвычайно богатый, его имя часто упоминалось в прессе. Он погиб при бомбежке больше года назад — тяжелый удар для всех нас. Мой муж — его младший брат. Он врач. Доктор Лайонел Клоуд… Конечно, — прибавила она, понизив голос, — муж и понятия не имеет, что я советуюсь с вами. Он бы этого не одобрил. Доктора, как я убедилась, очень материалистически смотрят на вещи. Все духовное странным образом скрыто от них. Они верят только в науку, но я говорю: что такое наука? Что она может сделать?

 Эркюлю Пуаро казалось, что единственно возможный ответ на ее вопрос — это подробное изложение фактов, включающее упоминание имени Пастера и лампочки Гемфри Дэви, удобств, которые песет с собой электричество, и несколько сот других подобного рода сведений. Но, конечно, не такого ответа ждала миссис Клоуд. По существу, ее вопрос, как и очень многие вопросы на свете, вовсе и не был на самом деле вопросом. Это была всего-навсего дань риторике.

 И Эркюль Пуаро ограничился тем, что спросил:

 — Так чем, вы полагаете, я смогу помочь вам, миссис Клоуд?

 — Вы верите в реальность мира духов, мосье Пуаро?

 — Я добрый католик, — осторожно ответил Пуаро.

 Миссис Клоуд с улыбкой сожаления отмахнулась от католической церкви.

 — Слепа! Церковь слепа: полна предрассудков, нелепа… Не принимает реальности и красоты потустороннего мира.

 — В двенадцать часов, — сказал Эркюль Пуаро, — у меня важное деловое свидание.

 Замечание было весьма своевременным. Миссис Клоуд подалась вперед.

 — Я буду говорить по существу. Не могли бы вы, мосье Пуаро, найти исчезнувшего человека?

 Пуаро поднял брови.

 — Я мог бы это сделать, пожалуй, — ответил он осторожно. — Но полиция, дорогая миссис Клоуд, могла бы сделать это гораздо лучше, чем я. У нее для этого есть все необходимые условия.

 Миссис Клоуд отмахнулась от полиции, как раньше от католической церкви.

 — Нет, мосье Пуаро, именно к вам я была направлена теми, кто скрыт от нашего взора. Теперь послушайте. Брат моего мужа, Гордон, женился за несколько недель до смерти на молодой вдове, некой миссис Андерхей. Ее первый муж (бедняжка, какое это было горе для нее) погиб, как сообщили, в Африке. Таинственная страна — Африка…

 — Таинственный континент, — поправил Пуаро. — Возможно. А в какой части?..

 — В Центральной Африке, — ринулась дальше миссис Клоуд. — Там, где черная магия… Странные и тайные обычаи… Страна, где человек может исчезнуть, так что о нем больше и не услышишь.

 — Очень возможно, — сказал Пуаро. — Но то же самое относится и к площади Пикадилли Серкус.

 Миссис Клоуд отмахнулась от Пикадилли Серкус.

 — За последнее время, мосье Пуаро, было дважды получено сообщение от духа, который передал, что его имя Роберт. Сообщение оба раза было одинаковым: «Не умер»… Мы были озадачены, мы не знали никакого Роберта. Попросили более подробных указаний и получили вот что: «Р.А. — Р.А., Р.А.» А затем: «Скажите Р. Скажите Р.» — «Сказать Роберту?» — спросили мы. «Нет, от Роберта. От Роберта А.» — «А что означает это А.?» И тогда, мосье Пуаро, пришел самый важный ответ: «Андерхей». А мою невестку зовут Розалин, — заключила миссис Клоуд с торжеством. — Понимаете? Мы запутались с этими буквами Р. Но теперь их значение вполне ясно: «Скажите Розалин, что Роберт Андерхей не умер».

 — Ах вот что! И вы ей сказали?

 Миссис Клоуд несколько смутилась.

 — Э-э… нет. Видите ли, люди так недоверчивы. Я уверена, Розалин не поверила бы. И потом, это могло бы огорчить ее, бедняжку… Она стала бы беспокоиться, где он, что он делает…

 — Кроме того, что подает голос через небесные сферы? Действительно, странный способ уведомлять о том, что ты жив и здоров.

 — А, мосье Пуаро, видно, что вы человек непосвященный. Откуда нам знать, в каких он находится обстоятельствах. Бедный капитан Андерхей (или, кажется, майор), быть может, находится в плену, где-нибудь в дебрях Африки. Если бы его можно было найти, мосье Пуаро! Если бы его можно было вернуть дорогой юной Розалин! Подумайте, как счастлива бы она была! О мосье Пуаро, я послана к вам свыше, так не отказывайтесь выполнить веление духов!

 Пуаро смотрел на нее и размышлял.

 — Мой гонорар очень высок, — мягко сказал он. — Чрезвычайно высок! И поручение, которое вы хотите на меня возложить, будет нелегким.

 — О боже… ну конечно… очень жаль… Я и мой муж сейчас в очень стесненных обстоятельствах… Чрезвычайно стесненных. Мое собственное положение гораздо хуже, чем думает мой дорогой муж. Я купила несколько акций… по внушению свыше… И пока они не дали никакой выгоды, оказались совершенно безнадежными… Они сильно упали в цене, и сейчас, насколько я понимаю, их невозможно продать.

 Она смотрела на него испуганными голубыми глазами.

 — Я не осмелилась сказать мужу. Я говорю вам об этом, просто чтобы объяснить, в каком я положении. Но, безусловно, дорогой мосье Пуаро, вновь соединить мужа и жену… это такая благородная миссия…

 — Благородство, дорогая мадам, не оплатит издержки путешествия по суше, воде и воздуху. Не компенсирует оно и стоимости длинных телеграмм и каблограмм, и опросы свидетелей.

 — Но если он будет найден… если капитан Андерхей будет найден живым и здоровым… Тогда… Ну, я думаю, я могу уверенно сказать, что, когда дело будет завершено, тогда… тогда не останется препятствий к… к возмещению ваших затрат.

 — А, так он богат, этот капитан Андерхей?

 — Нет. Но… Но я уверяю вас… Я даю вам слово… что… что тогда денежный вопрос не будет затруднять нас.

 Пуаро покачал головой.

 — Весьма сожалею, мадам. Вынужден вам ответить — нет.

 Потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы она приняла этот ответ.

 Когда она наконец ушла, он долго стоял, нахмурясь, погруженный в размышления. Он вспомнил теперь, почему имя Клоудов было ему знакомо. Ему припомнился разговор в клубе в день воздушного налета, нудный, надоедливый голос майора Портера, бесконечно долго рассказывавший историю, которую никто не хотел слушать.

 Он вспомнил, как зашуршала газета и как внезапно отвисла челюсть у майора Портера, вспомнил растерянное выражение его лица.

 Занимало его сейчас другое: он старался понять, что представляет собой энергичная леди средних лет, которая только что ушла от него. Бойкая болтовня о спиритизме, развевающийся шарф, цепи и амулеты, бренчащие на шее, и наконец — несколько противореча всему этому, — внезапный пронзительный взгляд голубых глаз.

 «А зачем все-таки она приходила ко мне? — задал он себе вопрос. — И хотел бы я знать, что сейчас происходит в… — он взглянул на визитную карточку на своем столе, — в Вормсли Вейл?»

 Ровно через пять дней он увидел в одной из вечерних газет короткое сообщение о смерти человека по имени Инок Арден в Вормсли Вейл — маленькой старинной деревне примерно в трех милях от очень популярной Вормсли Хит, куда обычно съезжались игроки в гольф. И снова Пуаро повторил про себя: «Хотел бы я знать, что происходит сейчас в Вормсли Вейл…»

 Вормсли Хит состоит из площадок для игры в гольф, двух отелей, нескольких очень дорогих вилл современной архитектуры окнами на площадки для гольфа, длинного ряда магазинов, которые до войны были роскошными, и железнодорожной станции.

 От вокзала влево тянется главная дорога, по которой с грохотом мчится транспорт на Лондон, а вправо — вьется через ноля тропинка с дорожным указателем «Пешеходная дорога на Вормсли Вейл».

 Поселок Вормсли Вейл, затерявшийся среди холмов, совершенно не похож на Вормсли Хит. Это, в сущности, очень маленький и старинный рыночный городок, выродившийся в деревушку. Здесь есть главная улица с домами в георгианском стиле, несколько кабачков, небольшие магазины, весьма несовременного вида, словом, кажется, будто Вормсли Вейл находится не в двадцати восьми, а в ста пятидесяти милях от Лондона. Все жители деревушки единодушно презирают Вормсли Хит, разросшийся как гриб после дождя. На окраине есть несколько прелестных домов с очаровательными старыми садами.

 В один из них, известный под названием Белая вилла, и вернулась в начале весны 1946 года Лин Марчмонт, демобилизовавшаяся из Женского вспомогательного корпуса содействия флоту.

 На третий день по возвращении она посмотрела из окна своей спальни на лужайку с некошеной травой, на вязы на лугу и радостно вдохнула воздух родных краев. Было тихое, серое, пасмурное утро, пахло мягкой влажной землей. Именно этого запаха ей не хватало последние два с половиной года.

 Чудесно быть снова дома, чудесно быть в своей собственной спаленке, о которой она вспоминала так часто и с такой тоской, когда была за морем.

 Чудесно снять военную форму, надеть твидовую юбку и джемпер, даже если за годы войны их порядком побила моль.

 Как хорошо было покинуть армию и снова ощущать себя свободной женщиной, хотя служба за морем ей очень нравилась. Работа оказалась довольно интересной, часто устраивались вечеринки, было много развлечений, но была также надоедавшая рутина повседневных обязанностей и ощущение принадлежности к толпе, что иногда заставляло ее страстно мечтать о демобилизации.

 И вот там, на Востоке, во время долгого палящего лета, она мечтала о Вормсли Вейл, о стареньком прохладном уютном доме и о мамочке.

 Лин любила мать, и в то же время та ее раздражала. Далеко от дома любовь оставалась, а раздражение куда-то уходило. Дорогая мамочка, она может довести до белого каления… Чего бы ни дала тогда Лин, чтобы только услышать хотя бы одну из тех банальностей, которые мать произносила своим нежным, жалобным голоском. О, быть снова дома и знать, что никогда, никогда больше не придется его покинуть!

 И вот она здесь не в армии, свободная, в своей Белой вилле… Вернулась три дня назад. И уже подкрадывалось к ней странное ощущение неудовлетворенности и беспокойства. Все было таким же, как прежде, слишком таким же: и дом, и мамочка, и Роули, и ферма, и семья. Единственно, кто изменился и кому лучше было бы не меняться, — это она сама…

 — Дорогая, — донесся с лестницы тоненький голосок миссис Марчмонт, — не принести ли моей девочке завтрак в постель?

 Лин резко крикнула в ответ:

 — Ни в коем случае. Я сейчас же спускаюсь.

 «Зачем, — подумала она, — мама называет меня девочкой? Это глупо!»

 Она сбежала вниз и вошла в столовую. Завтрак был не слишком хорош. Лин уже успела заметить, как много времени и усилий уходило на поиски продуктов. Если не считать довольно ненадежной женщины, которая приходила четыре раза в неделю по утрам, миссис Марчмонт приходилось все делать самой — готовить и убирать. Ей было около сорока лет, когда родилась Лин, и уже тогда она не отличалась здоровьем. Лин также заметила с некоторым испугом, насколько изменилось их материальное положение. Небольшая, но покрывавшая их нужды сумма, которая поступала регулярно и обеспечивала им вполне комфортабельную жизнь до войны, теперь почти наполовину уходила на уплату налогов. А цены возросли.

 «Вот он каков, этот хваленый новый мир!» — мрачно размышляла Лин. Ее глаза скользили по колонкам свежей газеты. «Бывшая военнослужащая ищет место, где будут ценить инициативу и энергию». «Бывшая служащая Женского вспомогательного корпуса содействия флоту ищет место, где нужны организаторские способности».

 Предприимчивость, инициатива, умение командовать — вот что предлагалось. А что требовалось? Умение стряпать, стирать и убирать или хорошо владеть стенографией. Нужны были люди, знающие ремесло, привыкшие к повседневному труду. Ее все это не касалось. Ее путь ясен. Брак с кузеном Роули Клоудом. Они были помолвлены семь лет назад, как раз перед началом войны. Всегда, сколько она себя помнила, ей предстояло выйти замуж за Роули. Она быстро примирилась с тем, что он выбрал занятие сельским хозяйством. Хорошая жизнь! Быть может, не очень интересная и в постоянной тяжелой работе, но они оба любят труд на открытом воздухе и домашних животных.

 Конечно, теперь перспективы не те, что раньше… Дядюшка Гордон всегда обещал…

 Голос миссис Марчмонт прервал ее размышления. Мать будто услышала ее мысли.

 — Это был ужасный удар для всех нас, дорогая. Я тебе писала. Гордон пробыл в Англии только два дня. Мы даже не видели его. Если бы он не останавливался в Лондоне! Если бы прямо приехал сюда!

 «Да, если бы…»

 Вдали от дома Лин была поражена и опечалена известием о смерти дяди, но только сейчас она начала полностью сознавать, что значит для них эта потеря. Ведь с тех пор, как она себя помнила, ее жизнь, жизнь каждого из них зависела от Гордона Клоуда. Богатый и бездетный, он принял под крыло всех своих родственников.

 Даже Роули… Роули и его друг Джонни Вэвасаур начали работать на ферме вместе. Денег у них было мало, но зато много надежд и энергии. И Гордон Клоуд одобрил их начинание.

 Ей же он сказал:

 — В сельском хозяйстве многого не добьешься без капитала. Но прежде всего надо выяснить, действительно ли у этих мальчиков достаточно энергии, чтобы двинуть дело. Если я помогу им сейчас, я не узнаю этого, быть может, долгие годы. А если я увижу, что у них хорошая закваска, что они способны добиться успеха, тогда, Лин, тебе не о чем беспокоиться. Я дам им столько денег, сколько понадобится. Так что не бойся за свое будущее, девочка. Роули нужна именно такая жена, как ты. Только не рассказывай никому о нашем разговоре…

 Она держала все это в секрете, но Роули и сам ощущал благожелательный интерес дядюшки. Он должен был доказать дяде Гордону, что в предприятие Роули и Джонни стоит поместить деньги.

 Да, все они зависели от Гордона Клоуда. Хотя никого из них нельзя было назвать приживальщиком или бездельником — Джереми Клоуд был старшим компаньоном в конторе стряпчих, Лайонел Клоуд — врачом.

 Но вся повседневная жизнь проходила под сенью утешительной уверенности, что у них есть деньги. Никогда не возникало необходимости отказывать себе в чем-нибудь или откладывать на черный день. Будущее было обеспечено.

 Гордон Клоуд, бездетный вдовец, конечно, принял бы для этого все необходимые меры. Так он им говорил, и притом неоднократно.

 Его овдовевшая сестра, Эдела Марчмонт, продолжала жить в Белой вилле, хотя могла, вероятно, переехать в меньший дом, который было бы легче содержать. Лин училась в лучших учебных заведениях. Если бы не война, она смогла бы получить образование в самом дорогом из университетов. Чеки от дяди Гордона поступали с приятной регулярностью и иногда давали возможность даже предаваться роскоши.

 Все было так налажено, так надежно. И вдруг совершенно неожиданная женитьба Гордона Клоуда.

 — Конечно, родная, — продолжала Эдела, — мы были буквально потрясены.

 Казалось, не было и тени сомнения в том, что Гордон никогда не женится. У него и без того предостаточно родственников.

 Да, думала Лин, множество родственников. Быть может, даже слишком много?

 — Он был всегда так добр, — продолжала миссис Марчмонт. — Хотя временами чуточку деспотичен. Терпеть не мог обычай ставить приборы за обедом прямо на полированный стол без скатерти. Всегда настаивал, чтобы я стелила скатерть, как в старину. Он даже прислал мне однажды (когда был в Италии) несколько очень красивых скатертей венецианского кружева.

 — Безусловно, уже этим одним он заслужил, чтобы считались с его желаниями, — сухо сказала Лин. И с некоторым любопытством спросила:

 — Где он встретил эту… вторую жену? Ты никогда не писала мне об этом.

 — О дорогая, то ли на пароходе, то ли в самолете… Кажется, по пути из Южной Америки в Нью-Йорк. После стольких лет! И после всех этих секретарш, машинисток, экономок и прочих дам!..

 Лин улыбнулась. С тех пор как она себя помнила, секретарши, экономки и служащие Гордона Клоуда всегда были объектами пристального внимания и неустанных подозрений. Она спросила:

 — Наверное, она хорошенькая?

 — Знаешь, дорогая, — ответила Эдела, — я лично считаю, что у нее глупое лицо.

 — Ну, ты не мужчина, мамочка.

 — Разумеется, — продолжала миссис Марчмонт, — бедная девочка попала в бомбежку, получила шок при взрыве, долго и тяжело болела и всякое такое. Но если хочешь знать мое мнение, до конца она так и не оправилась. Она — комок нервов. Ты понимаешь, о чем я говорю. Иногда она выглядит совсем полоумной. Не думаю, чтобы она могла быть подходящей собеседницей для Гордона Клоуда.

 Лин улыбнулась. Она не была уверена, что Гордон Клоуд выбрал в жены женщину много моложе себя для того, чтобы вести с ней интеллектуальные беседы.

 — А кроме того, дорогая, — миссис Марчмонт понизила голос, — мне неприятно говорить об этом, но она безусловно не леди!

 — Что за выражение, мамочка! Какое это имеет значение в наше время?

 — В деревне это еще имеет значение, дорогая, — невозмутимо ответила Эдела. — Я только хочу этим сказать, что она не из нашего круга.

 — Бедняжка!

 — Лин, я не понимаю, что ты хочешь сказать. Мы все очень старались проявить к ней внимание и приняли ее как родную ради Гордона.

 — Так, значит, она в Фэрроубэнке? — снова с любопытством спросила Лин.

 — Да, разумеется. Куда же ей еще было ехать после больницы? Доктора сказали, что ей надо оставить Лондон. Она в Фэрроубэнке вместе со своим братом.

 — А он что собой представляет?

 — Ужасный молодой человек! — Миссис Марчмонт сделала паузу и затем решительно добавила:

 — Грубиян!

 Лин почувствовала вспышку симпатии. Она подумала: «На его месте я наверняка тоже была бы грубиянкой!»

 — Как его зовут?

 — Хантер. Дэвид Хантер. Кажется, он ирландец. Они не принадлежат к тем, о ком слышишь в нашем круге. Она была вдовой какого-то Андерхея. Как ни хочешь быть снисходительной, все же невольно задаешь себе вопрос: какая это вдова будет во время войны путешествовать из Южной Америки? Невольно напрашивается мысль, что ода просто высматривала богатого мужа.

 — В таком случае, она недаром потратила время, — заметила Лин.

 Миссис Марчмонт вздохнула.

 — Это кажется просто невероятным. Гордон всегда был таким проницательным. Ведь и прежде находились женщины, которые пытались… Скажем, эта его предпоследняя секретарша. Такая крикливая и вульгарная. Она очень хорошо работала, насколько я знаю, но ему пришлось избавиться от нее.

 Лин сказала неопределенно:

 — Наверное, у каждого бывает свое Ватерлоо.

 — Шестьдесят два, — сказала миссис Марчмонт. — Очень опасный возраст. И война тоже, вероятно, действует на психику. Не могу тебе передать, как мы были потрясены, когда получили это письмо из Нью-Йорка.

 — Что говорилось в письме?

 — Он написал Фрэнсис… даже не понимаю, почему ей. Быть может, он полагал, что благодаря своему воспитанию она отнесется к новости с большим сочувствием. Он писал, что, наверное, мы будем очень удивлены, когда узнаем, что он женился. Это произошло несколько неожиданно, но он уверен, что все мы скоро полюбим Розалин. Театральное имя, не правда ли, дорогая? Какое-то не настоящее. У нее была очень трудная жизнь, писал он, ей много пришлось испытать, несмотря на молодость.

 — Совершенно обычная комбинация, — пробормотала Лин.

 — Да, согласна с тобой. Столько раз мы слышали о таких случаях. Но уж от Гордона можно было ожидать, что он, с его опытом… Но вот так получилось. У нее необыкновенные глаза, совершенно синие и, как говорится, с поволокой.

 — Привлекательна?

 — О да, она безусловно очень хорошенькая. Хотя, конечно, я лично предпочитаю иной тип красоты.

 — Это ты обо всех говоришь, — усмехнулась Лин.

 — Нет, дорогая. Конечно, мужчины… но что говорить о мужчинах! Даже самые уравновешенные из них совершают невероятно глупые поступки! Дальше в письме Гордона говорилось, что мы вовсе не должны думать, будто его брак приведет к какому-либо ослаблению родственных уз. Он по-прежнему чувствует себя обязанным всем нам помогать.

 — Но он не составил завещания после женитьбы?

 Миссис Марчмонт покачала головой.

 — Свое последнее завещание он составил в 1940 году. Я не знаю подробностей, но он дал мне тогда понять, что позаботился обо всех на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Это завещание, конечно, потеряло силу после его женитьбы. Думаю, что он собирался составить новое, когда приедет домой, но не успел. Он погиб буквально на следующий день после возвращения в Англию.

 — И таким образом она, Розалин, получила все?

 — Да. Старое завещание потеряло силу после женитьбы.

 Лин ничего не сказала. Она была не более меркантильна, чем большинство людей, но все же только вопреки человеческой натуре она могла бы остаться равнодушной к новому положению вещей. Она была уверена, что и сам Гордон Клоуд решил бы этот вопрос совсем иначе. Может быть, он оставил бы молодой жене основную часть своего состояния, но, безусловно, как-то обеспечил бы и родственников, которых сам приучил к своей поддержке. Множество раз он убеждал их не откладывать деньги, не заботиться о будущем. Она слышала, как он говорил дяде Джереми: «Ты будешь богатым человеком после моей смерти». А ее матери он часто повторял: «Не беспокойся, Эдела. Я позабочусь о Лин, ты это знаешь. И я не допущу, чтобы ты переехала из Белой виллы — это твой дом. Посылай мне все счета за ремонт и содержание».

 А Роули он посоветовал заняться сельским хозяйством. Он настоял, чтобы сын Джереми, Энтони, пошел в гвардию, и всегда посылал ему солидную сумму.

 Лайонела Клоуда он убедил избрать для занятий определенную отрасль медицинских исследований, которая пока не приносила дохода, и сократить врачебную практику…

 Размышления Лин были прерваны драматическим жестом миссис Марчмонт: с дрожащими губами она протягивала Лин пачку неоплаченных счетов.

 — Посмотри, Лин, — причитала она. — Что мне делать? Что же мне делать, Лин? Сегодня утром управляющий банком написал мне, что я превысила свой кредит. Не понимаю, как это могло случиться. Я была так осторожна. Видимо, мои бумаги не приносят такого дохода, как обычно. Он говорит, увеличились налоги. И все эти желтые бумажки, страховка от военных разрушений — за них, хочешь не хочешь, приходится платить.

 Лин взяла и стала их просматривать. Тут не было никаких излишеств.

 Черепица на починку крыши; ремонт изгороди; замена прохудившегося котла отопления в кухне. Сумма получалась солидная.

 Миссис Марчмонт жалобно сказала:

 — Думаю, нам придется переехать отсюда. Но куда? Маленьких домиков нет, их просто не существует на свете. О, я не хочу расстраивать тебя всем этим, Лин, сразу после твоего возвращения. Но я не знаю, что делать. Просто не знаю…

 Лин посмотрела на мать. Ей было за шестьдесят. Она никогда не отличалась здоровьем. Во время войны у нее жили эвакуированные из Лондона, она готовила для них и убирала, работала в Женской организации помощи фронту, варила варенье, помогала организовать горячие завтраки в школе.

 Она трудилась по четырнадцать часов в день, и это после легкой жизни, которую она вела до войны. Лин видела, что мать держится из последних сил. Она измотана и полна страха перед будущим.

 В душе Лин закипал гнев. Она медленно проговорила:

 — А не могла ли бы эта… Розалин… помочь?

 Миссис Марчмонт вспыхнула.

 — Мы не имеем права, никакого права.

 Лин возразила:

 — Я думаю, ты имеешь моральное право. Дядя Гордон всегда помогал нам.

 Миссис Марчмонт покачала головой.

 — Не очень красиво, дорогая, просить милости у того, кого не слишком жалуешь. Да к тому же этот ее братец никогда не разрешит ей дать ни пенни.

 Затем героизм уступил место чисто женской язвительности, и она добавила:

 — Если только он вообще ей брат!

 Фрэнсис Клоуд в задумчивости смотрела на мужа, сидящего напротив нее за обеденным столом.

 Фрэнсис было сорок восемь лет. Она принадлежала к числу тех худых подвижных женщин, которым идет одежда из твида. Ее лицо, не знавшее косметики, кроме легкой полоски помады на губах, носило следы былой высокомерной красоты.

 Джереми Клоуд был худощавый седой шестидесятитрехлетний мужчина с замкнутым и бесстрастным лицом. В этот вечер его лицо казалось даже более бесстрастным, чем обычно.

 Жене было достаточно одного взгляда, чтобы заметить это.

 Пятнадцатилетняя девочка сновала вокруг стола, подавая блюда. Ее напряженный взгляд был устремлен на Фрэнсис. Если та хмурилась, у горничной все чуть ли не из рук валилось, а при одобрительном взгляде она расплывалась в улыбке.

 В Вормсли Вейл давно с завистью отметили, что уж если у кого хорошие слуги, так это у Фрэнсис Клоуд. Она не подкупала их чрезмерной платой и была очень требовательна, но охотно ободряла всякую удачу и так заражала примером собственной энергии и трудолюбия, что обыкновенная работа по дому приобретала какой-то чуть ли не творческий смысл. В течение своей жизни Фрэнсис привыкла, что ее обслуживают, и воспринимала это как должное; она так же ценила хорошую кухарку или хорошую горничную, как ценила бы хорошего пианиста.

 Фрэнсис Клоуд была единственной дочерью лорда Эдварда Трентона, который разводил племенных лошадей по соседству с Вормсли Хит. Те, кто знал обстоятельства дела, расценили полное банкротство лорда Эдварда как наилучший способ избежать худших последствий. Ходили слухи о странных происшествиях с его лошадьми, о каком-то расследовании Правления клуба жокеев. Но лорд Эдвард уладил все дело, лишь слегка замарав свою репутацию, и достиг соглашения с кредиторами, которое давало ему возможность вести чрезвычайно комфортабельную жизнь где-то на юге Франции.

 Всеми этими благодеяниями он был обязан хитроумию и недюжинной энергии своего поверенного, Джереми Клоуда. Клоуд сделал гораздо больше того, что обычно делает поверенный для своего клиента, даже предложил собственные гарантии. Он ясно дал понять, что испытывает глубокое чувство к Фрэнсис Трентон, и по истечении некоторого времени, когда дела ее отца были благополучно устроены, Фрэнсис стала миссис Джереми Клоуд.

 Каковы были ее собственные чувства, никто не знал. Можно было только с уверенностью сказать, что она честно выполнила свою часть договора. Она была хорошей и верной женой для Джереми, заботливой матерью их сына, всячески соблюдала интересы Джереми и никогда ни словом, ни делом не давала основания думать, что этот брак был вызван чем-либо иным, кроме ее собственной доброй воли.

 За это семья Клоудов чрезвычайно уважала и почитала Фрэнсис. Клоуды гордились ею, считались с ее мнением, но никогда не испытывали к ней нежных чувств.

 Что думал о своей женитьбе сам Джереми Клоуд — никто не знал, ибо никто вообще не знал, что думал или чувствовал Джереми Клоуд. «Сухарь» — таким считали Джереми. Мнение о нем как о юристе и порядочном человеке было очень высокое. Контора «Клоуд и Брунскил» никогда не бралась за сомнительные дела. Ее считали не особенно блестящей, но вполне надежной.

 Фирма процветала, и Джереми Клоуд жил в красивом доме георгианского стиля, рядом с базарной площадью. За домом тянулся большой старинный сад, окруженный стеной, и весной, когда цвели груши, в этом саду бушевало море белых цветов…

 Покончив с обедом, муж и жена перешли в комнату, окна которой выходили в этот сад. Служанка Эдна принесла кофе. Она взволнованно дышала открытым ртом: у нее были полипы. Фрэнсис, налив немного кофе в чашечку, попробовала — кофе оказался крепким и горячим. Она коротко одобрила:

 — Отлично, Эдна.

 Эдна покраснела от удовольствия и вышла из комнаты, удивляясь, однако, про себя, как это люди могут пить такой кофе. По мнению Эдны, кофе должен быть бледно-кремового цвета, очень сладкий и с большим количеством молока!

 В комнате, выходящей в сад, Клоуды пили свой кофе, черный, без сахара.

 Во время обеда они говорили о самых разных вещах: о знакомых, о возвращении Лин, о видах на урожай. Но сейчас, наедине, они молчали.

 Фрэнсис откинулась в кресле, наблюдая за мужем. Он совершенно забыл о ее присутствии. Правой рукой он поглаживал верхнюю губу. Хотя Джереми Клоуд и сам не подозревал этого, такой жест был характерен для него и выражал тайное и глубокое волнение. Фрэнсис не часто приходилось видеть этот жест. Однажды — в раннем детстве Энтони, их сына, когда он был тяжело болен. Другой раз — в ожидании вердикта присяжных. Потом — в начале войны, когда должны были прозвучать решающие слова по радио. И еще — накануне ухода Энтони в армию после отпуска.

 Перед тем как заговорить, Фрэнсис задумалась.

 Ее замужняя жизнь была счастливой, но ей не хватало теплоты, выраженной словами. Фрэнсис всегда уважала право мужа быть сдержанным. Он платил ей тем же.

 Даже когда пришла телеграмма о гибели Энтони, ни один из них не позволил себе распуститься.

 Он тогда вскрыл телеграмму, затем поднял на нее глаза. Она сказала: «Это оттуда?..» Он наклонил голову, подошел и вложил телеграмму в ее руку.

 Некоторое время они совершенно молча стояли рядом. Затем Джереми сказал: «Как бы я хотел помочь тебе, дорогая». А она ответила — твердым голосом, в котором не было слез, ощущая только ужасную пустоту и боль: «Тебе ведь так же трудно, как и мне». Он погладил ее по плечу. «Да, — сказал он. — Да…»

 И пошел к двери, ступая немного неверно, но с поднятой головой. Как-то сразу он постарел и повторял только: «Что же тут говорить… Что же…»

 Она была благодарна ему, бесконечно благодарна за эту душевную чуткость. Сердце ее разрывалось от жалости при виде его внезапно постаревшего лица. Со смертью ее мальчика в ней самой что-то оледенело, исчезло обычное человеческое тепло. Она стала еще более энергична и деятельна. Ее безжалостный здравый смысл порой вызывал почти страх.

 Джереми Клоуд снова провел пальцем по верхней губе — нерешительно, будто в поисках чего-то. И Фрэнсис заговорила, спокойно и четко:

 — Что-нибудь случилось, Джереми?

 Он вздрогнул. Кофейная чашка чуть не выскользнула у него из рук. Он тут же овладел собой, уверенным движением поставил чашку на поднос. Затем поднял глаза на жену.

 — Что ты имеешь в виду, Фрэнсис?

 — Я спрашиваю тебя: случилось что-нибудь?

 — Что могло случиться?

 — Глупо было бы гадать. Лучше скажи мне сам.

 Она говорила без видимого волнения, деловым тоном. Он сказал неуверенно:

 — Ничего не случилось.

 Она не ответила. Она просто ждала, не придав, казалось, никакого значения его утверждению. Он посмотрел на нее.

 И вдруг на мгновение непроницаемая маска соскользнула с его сурового лица, и Фрэнсис поймала взгляд, полный такого мучительного страдания, что едва не вскрикнула. Это продолжалось только мгновение, но она не сомневалась в том, что не ошиблась.

 Она сказала спокойно, ровным голосом:

 — Я думаю, тебе лучше рассказать мне…

 Он вздохнул глубоко и тяжело.

 — Да. Все равно рано или поздно тебе придется об этом узнать. — И неожиданно прибавил:

 — Боюсь, что ты заключила невыгодную сделку, Фрэнсис.

 Она игнорировала скрытый смысл этой фразы, до которого не хотела доискиваться, чтобы скорее узнать факты.

 — В чем дело, — спросила она, — в деньгах?

 Она сама не знала, почему это было первое, что пришло ей на ум. Никаких особых признаков финансовых затруднений, кроме обычных для послевоенных лет, она не ощущала. Он мог скрывать от нее какую-нибудь болезнь — последнее время он плохо выглядел, очень уставал и слишком много работал.

 Тем не менее инстинкт подсказал ей, что дело в деньгах, и, кажется, она оказалась права.

 Муж кивнул.

 Понятно. Минуту она молчала, обдумывая. Ее лично денежные вопросы совершенно не волновали, но она знала, что Джереми этого не понять. Для него деньги означали все: твердое положение, определенные обязательства, место в обществе, наконец престиж. Для нее же деньги были игрушкой, средством получать удовольствия. Она родилась и выросла в атмосфере финансовой неустойчивости. Бывали чудесные времена, когда лошади делали то, что от них ожидали. Бывали трудные времена, когда торговцы отказывали в кредите и лорду Эдварду приходилось прибегать к весьма неблаговидным уловкам, чтобы избежать встреч с судебными исполнителями в передней своего же дома. Однажды они целую неделю прожили на сухом хлебе и рассчитали всех слуг. Был случай, когда судебный исполнитель не уходил от них целых три недели. Он оказался славным малым; с ним было весело играть и интересно слушать рассказы о его маленькой дочке. Когда нет денег, надо у кого-нибудь попросить, или поехать за границу, или жить некоторое время за счет друзей и родственников. Или взять у кого-нибудь взаймы.

 Но, глядя на мужа, Фрэнсис понимала, что в мире Клоудов так не поступают. Здесь не просят, не берут в долг и не живут за чужой счет (и соответственно предполагается, что у вас не будут просить, брать у вас в долг или жить за ваш счет).

 Фрэнсис от души жалела Джереми и чувствовала себя немного виноватой в том, что ее саму все это нисколько не волнует. Как всегда, она стала искать спасения в практическом действии.

 — Нам придется все продать? Фирма лопнет?

 Джереми вздрогнул, и она поняла, что попала в точку.

 — Дорогой мой, — мягко сказала она, — ну скажи мне. Я не могу больше гадать.

 Клоуд принужденно сказал:

 — Два года назад у нас были очень серьезные трудности. Ты помнишь, молодой Вильямс бежал с деньгами. Нам было трудно снова встать на ноги.

 Затем были некоторые затруднения, возникшие в результате положения на Дальнем Востоке после Сингапура…

 Она прервала его:

 — Неважно, в конце концов, почему. Бог с ними, с причинами. Вы попали в сложный переплет и не сумели выбраться из затруднений?

 Он сказал:

 — Я надеялся на Гордона. Гордон поправил бы дела.

 Она нетерпеливо вздохнула.

 — Я не хочу обвинять беднягу. В конце концов, это так естественно — потерять голову из-за хорошенькой женщины. И почему бы ему было не жениться, если ему захотелось? Просто ужасно не повезло, что он был убит во время первого же воздушного налета, не успев уладить дела или составить новое завещание. Беда в том, что никто никогда не верит, как ни велика опасность, что убьет именно его. Бомба всегда попадает в соседа!

 — Я очень любил Гордона и гордился им, — сказал Джереми, — и все же его смерть была для меня не только потерей, но и катастрофой. Он умер в тот момент…

 Он замолчал.

 — Мы обанкротимся? — с интересом, ничуть не окрашенным эмоциями, спросила Фрэнсис.

 Джереми Клоуд глядел на нее почти с отчаянием. Ему было бы легче перенести ее слезы, волнение. Но этот хладнокровный, почти теоретический интерес совершенно убивал его.

 Он хрипло сказал:

 — Дело обстоит гораздо хуже…

 Он наблюдал за ней: она, сидела неподвижно, обдумывая его слова. Он говорил себе: «Через минуту я должен буду сказать ей. Она узнает, кто я такой… Может быть, она сначала и не поверит».

 Фрэнсис Клоуд вздохнула и выпрямилась в кресле.

 — Понятно, — сказала она. — Растрата чужих денег. Или, если это неточное слово, нечто в этом роде. В общем, как молодой Вильямс.

 — Да, но на этот раз… Ты не понимаешь… ответственность несу я. Я пустил в дело фонды, которые были доверены мне на хранение. До сих пор мне удавалось заметать следы…

 — Но теперь все должно выйти наружу?

 — Если только я не смогу найти необходимые деньги, и притом быстро.

 Никогда в жизни он не испытывал подобного позора. Как она это примет?

 В данный момент она принимала это очень спокойно. Но, впрочем, подумал он, Фрэнсис никогда не делает сцен. Никогда не упрекает, не бросает обвинений.

 Подперев рукой щеку, она в задумчивости хмурила брови.

 — Как глупо, что у меня нет своих денег.

 Он сказал:

 — Существует твоя брачная дарственная запись, но…

 Она отмахнулась.

 — Я думаю, этих денег уже нет.

 Он промолчал. Затем сказал, с трудом подбирая слова, своим бесцветным голосом:

 — Мне очень жаль, Фрэнсис. Не могу выразить, как жаль. Ты заключила невыгодную сделку.

 Она посмотрела на него в упор.

 — Ты уже говорил это. Что ты имеешь в виду?

 Джереми сказал, преодолевая волнение:

 — Когда ты была так добра, что согласилась выйти за меня замуж, ты была вправе ожидать… ну, честности… и жизни без забот.

 Она смотрела на него в полном изумлении.

 — Постой, Джереми. Как ты думаешь, почему я вышла за тебя замуж?

 Он слегка улыбнулся.

 — Ты всегда была верной и преданной женой, дорогая. Но едва ли я могу льстить себя мыслью, что ты приняла бы мое предложение при… м-м-м… других обстоятельствах.

 Она с удивлением смотрела на него и вдруг разразилась смехом.

 — Ты глупый старый сухарь! Так вот какие романтические бредни скрываются за твоей внешностью невозмутимого законника! Так ты в самом деле считаешь, что я вышла за тебя в благодарность за спасение отца от этой волчьей стаи — от руководителей Клуба жокеев и прочих им подобных?

 — Ты так сильно любила отца, Фрэнсис.

 — Я была предана папе! Он был ужасно мил, и с ним было так забавно жить! Но если ты думаешь, что я могла продать себя семейному поверенному, чтобы спасти отца от того, что ему всю жизнь угрожало, значит, ты никогда меня по-настоящему не знал. Никогда.

 Она, не отрываясь, глядела на него. «Невероятно! — думала она. Прожить в браке более двадцати лет и не знать, о чем думает другой! Да и как можно было предполагать, что у него склад ума, такой не похожий на ее собственный. Он романтик, глубоко прячущий свой романтизм, но все-таки романтик. Все эти картины Стенли Уэймана у него в спальне. — Хоть они должны были надоумить меня. Дорогой мой глупыш!»

 Она сказала:

 — Я, разумеется, вышла за тебя потому, что любила тебя.

 — Любила? Но что ты могла найти во мне?

 — На этот вопрос я, право, затрудняюсь ответить. Ты был таким непохожим, так сильно отличался от всей папиной компании. Уж одно то, что ты никогда не говорил о лошадях. Ты и представить себе не можешь, до чего мне надоели эти лошади и разговоры о шансах на выигрыш кубка в Ньюмаркете. Ты пришел к обеду однажды вечером… помнишь? И я сидела рядом с тобой и спросила у тебя, что такое биметаллизм^[1] и ты рассказал мне — действительно объяснил мне! Это заняло все время обеда. (Обеда из шести блюд — мы в это время были при деньгах и держали французского повара!)

 — Это, наверное, было ужасно скучно, — сказал Джереми.

 — Это было захватывающе интересно! Никогда никто до этого не разговаривал со мной всерьез. И ты был так вежлив, но в то же время, казалось, и не глядел на меня, и не думал о том, что я хорошенькая или миленькая. Это задело меня за живое. Я поклялась себе, что ты обратишь на меня внимание.

 Джереми Клоуд сказал угрюмо:

 — Я-то обратил на тебя внимание сразу. После того обеда, придя домой, я не мог уснуть. На тебе тогда было голубое платье с васильками…

 Минуты две они молчали. Затем Джереми сказал:

 — Ах, это было так давно…

 Она быстро пришла к нему на помощь:

 — А теперь мы — немолодые супруги, находящиеся в затруднительном положении.

 — После того, что ты мне только что сказала, Фрэнсис, мне в тысячу раз труднее… Этот позор…

 Она прервала его:

 — Давай сразу поставим точки над «i». Тебя могут обвинить, посадить в тюрьму… (Он вздрогнул.) Я не хочу этого. Я сделаю все, чтобы этого не случилось. Но не приписывай мне моральных переживаний и гражданского гнева. Я вовсе не из высокоморальной семьи, не забывай этого. Отец, хоть он и был милый человек, не считал за грех смошенничать. А Чарлз, мой кузен? Дело замяли, его не отдали под суд и сплавили за океан, в колонии. А мой кузен Джеральд? Этот подделал чек в Оксфорде. Но он отправился на фронт и был награжден Крестом Виктории за беспримерную отвагу, преданность своим соратникам и нечеловеческую выносливость. Я хочу сказать, что таковы люди — нет отвратительно плохих и ангельски хороших людей. Не думаю, что и сама я безупречна — я вела себя безупречно потому, что у меня не было соблазнов, не было искушений. Но есть у меня хорошее качество, и это — мужество. И еще (она улыбнулась ему) — я верный товарищ!

 — Дорогая моя! — Он встал, подошел к ней и, нагнувшись, коснулся губами ее волос.

 — А теперь, — сказала дочь лорда Трентона, улыбаясь ему, — давай обсудим, что же нам предпринять? Надо добывать деньги.

 Лицо Джереми снова окаменело.

 — Не вижу как и где.

 — Закладная на этот дом… О, понимаю, — быстро добавила она, — дом уже заложен. Как я глупа! Разумеется, ты сделал все, что мог, всюду, где было легко достать деньги, ты уже взял. Значит, вопрос о том, у кого можно взять в долг. Я думаю, возможность только одна. У жены Гордона — черноволосой Розалин.

 Джереми с сомнением покачал головой.

 — Нужна большая сумма… А трогать капитал Розалин не может. Она имеет право только пожизненно пользоваться процентами.

 — Этого я не знала. Я думала, что деньги принадлежат ей без оговорок. Что же будет с капиталом после ее смерти?

 — Деньги перейдут к ближайшим родственникам Гордона. То есть они будут разделены между мною, Лайонелом, Эделой и сыном Мориса — Роули.

 — Вот как, перейдут к нам… — медленно сказала Фрэнсис.

 Казалось, какая-то тень пронеслась по комнате… Как порыв холодного ветра, как смутная мысль.

 Фрэнсис сказала:

 — Ты мне об этом не говорил… Я думала, она получила их навсегда… и сможет оставить кому захочет…

 — Нет, по закону 1925 года о наследовании имущества, оставленного без завещания…

 Фрэнсис вряд ли слушала его объяснения. Когда он кончил, она сказала:

 — Едва ли это имеет для нас какое-нибудь значение. Мы умрем задолго до того, как она станет дамой средних лет. Сколько ей? Двадцать пять? Двадцать шесть? Она может прожить до семидесяти.

 Джереми Клоуд неуверенно сказал:

 — Мы могли бы попросить у нее взаймы — как у родственницы. Возможно, она щедрая, добрая девочка. Мы ведь так мало о ней знаем…

 Фрэнсис сказала:

 — Во всяком случае, мы отнеслись к ней довольно тепло и не язвили, как Эдела. Быть может, она захочет ответить нам тем же.

 Муж предупредил ее:

 — Но не должно быть ни малейшего намека на… э-э-э… то, зачем нужны эти деньги.

 Фрэнсис нетерпеливо ответила:

 — Ну, разумеется. Но беда в том, что придется иметь дело не с самой Розалин. Она всецело под влиянием своего брата.

 — Отталкивающий молодой человек! — сказал Джереми.

 Фрэнсис внезапно улыбнулась.

 — О нет, — сказала она. — Наоборот, привлекательный. Полагаю, что при этом он не слишком разборчив в средствах. Но если на то пошло, я тоже не чересчур щепетильна!

 Ее улыбка стала жесткой. Она посмотрела на мужа.

 — Мы не поддадимся, Джереми, — сказала она. — Мы найдем выход из положения — даже если мне придется для этого ограбить банк!

 — Деньги! — сказала Лин.

 Роули Клоуд кивнул. Это был коренастый молодой человек, загорелый, с задумчивыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. Он отличался крайней медлительностью, которая казалась не врожденной, а нарочитой.

 — Да, — сказал он. — Сейчас, кажется, все сводится к деньгам.

 — А я думала, что у фермеров во время войны дела шли превосходно.

 — Да, конечно, но этого не хватит надолго. Через год мы сползем на прежний уровень. Рабочих не найти, платить надо больше, все недовольны, никто не знает, чего, собственно, хочет. Только если ведешь хозяйство на широкую ногу — тогда, конечно, ничто не страшно. Старый Гордон это понимал. Именно так он хотел поставить дело, когда собирался в нем участвовать.

 — А теперь?.. — спросила Лин.

 Роули усмехнулся.

 — А теперь миссис Гордон едет в Лондон и выбрасывает пару тысяч фунтов на норковую шубку.

 — Но это… это грешно!

 — О нет. — Он помолчал и сказал:

 — Мне бы хотелось купить норковую шубку тебе, Лин…

 — Что представляет собой Розалин, Роули? — Лин хотелось знать мнение сверстника.

 — Ты увидишь ее сегодня. На вечеринке у дяди Лайонела и тети Кэтти.

 — Да, знаю. Но мне интересно именно твое мнение. Мама говорит, что она полоумная.

 Роули задумался.

 — Ну, я бы тоже не сказал, что интеллект — ее сила. Но думаю, что она только кажется полоумной — из-за того, что слишком следит за собой.

 — В чем же?

 — О, во всем. Главным образом, следит за своим выговором — у нее, знаешь, сильный ирландский акцент. И еще — при выборе вилки. И при возникающих в разговоре литературных ассоциациях.

 — Так она в самом деле совсем… необразованна?

 Роули усмехнулся.

 — Да, она не леди, если ты это имеешь в виду. У нее прелестные глаза и прекрасный цвет лица — я полагаю, на это и попался старый Гордон. Да к тому же у нее трогательно наивный вид. Не думаю, что это притворство, хотя, конечно, трудно сказать. Она всегда какая-то потерянная и предоставляет Дэвиду собой руководить.

 — Дэвиду?

 — Это ее братец. Могу поклясться, что зато уж он-то далеко не наивен…

 — И Роули добавил:

 — Он не слишком жалует нас.

 — А с чего бы ему нас любить? — резко спросила Лин и добавила, поймав удивленный взгляд Роули:

 — Я имею в виду, что и ты не любишь его.

 — Разумеется, не люблю. Да и тебе он не понравится. Он не нашего круга.

 — Ты не знаешь, Роули, кто мне нравится и кто не нравится. Я немало повидала за последние три года. Думаю, что мой кругозор расширился.

 — Ты больше видела, чем я, это правда.

 Он сказал это спокойно, но Лин внимательно взглянула на него. Что-то скрывалось за этим ровным тоном.

 Он ответил ей твердым взглядом, лицо его не выражало никакого волнения.

 Лин вспомнила, что всегда было нелегко узнать, о чем думает Роули.

 Все в этом мире стало шиворот-навыворот, думала Лин. Раньше мужчина шел на войну, а женщина оставалась дома. А теперь получилось наоборот.

 Из двух молодых людей, Роули и Джонни, один должен был остаться на ферме. Они бросили жребий — Джонни Вэвасаур пошел в армию. Он погиб почти сразу, в Норвегии. За всю войну Роули не уезжал от дому дальше, чем за две мили.

 А она, Лин, побывала в Египте, в Северной Африке, на Сицилии. Не раз ей пришлось бывать под огнем.

 И вот теперь они встретились — Лин, вернувшаяся с войны, и Роули, остававшийся дома.

 Она вдруг подумала: быть может, это ему неприятно.

 Нервно кашлянув, сказала:

 — Иногда кажется, что все идет как-то кувырком. Верно?

 — Не знаю…

 Роули без всякой мысли смотрел на расстилавшееся впереди поле.

 — Зависит от обстоятельств.

 — Роули… — Она заколебалась. — Тебя не огорчило… Я хочу сказать… Джонни…

 Его холодный взгляд заставил ее остановиться.

 Оставь Джонни в покое! Война окончена — мне посчастливилось.

 — Ты хочешь сказать: посчастливилось, что… — она в сомнении остановилась, — что тебе не пришлось… идти?

 — Ужасное везение, не правда ли?

 Она не знала, как понять эти слова. В его голосе звучало сдерживаемое волнение. Он прибавил с улыбкой:

 — Но, конечно, девушкам из армии будет трудно привыкнуть снова к дому.

 Она с заметным раздражением сказала:

 — Не говори глупостей, Роули. Не надо.

 Но с чего бы ей раздражаться? Не с чего, если только его слова не задели ее за живое.

 — Ну ладно, — сказал Роули. — Я думаю, нам лучше поговорить о нашей свадьбе. Если только ты не передумала.

 — Конечно, не передумала. С чего ты взял?

 Он ответил неопределенно:

 — Почем знать…

 — Ты хочешь сказать… ты думаешь, что я… что я изменилась?

 — Не особенно.

 — Может, ты сам передумал? Скажи мне.

 — О нет, я-то не передумал. Тут, на ферме, какие уж перемены… Никаких…

 — Ну, тогда все в порядке, сказала Лин, чувствуя какую-то неудовлетворенность. Когда ты хочешь назначить свадьбу?

 — В июне примерно.

 — Согласна…

 Они молчали. Все было решено. Но помимо воли Лин чувствовала страшную подавленность. Роули был Роули — такой же, как всегда. Любящий, спокойный, ненавидящий громкие слова.

 Они любят друг друга. Они всегда любили друг друга и не говорили о своей любви — зачем говорить о ней сейчас?

 Они поженятся в июне. Будут жить на ферме «Лонг Уиллоуз» (ей всегда нравилось это красивое название «Высокие ивы»), и она никогда больше не уедет. Не уедет — то есть в том смысле, какой приобрели для нее теперь эти слова. Волнение той минуты, когда поднимают трап, беготня команды…

 Трепет, когда самолет отрывается от земли и парит в воздухе. Очертания незнакомого берега… Запах горячей пыли, нефти и чеснока, трескотня чужой речи… Незнакомые высокие цветы, гордо растущие в пыльных садах…

 Упаковка вещей — где-то будем распаковывать их в следующий раз?

 Все это кончилось. Война кончилась. Лин Марчмонт приехала домой. Она дома. «Дома матрос, вернулся он с моря…»

 «Но я уже не та Лин, которая уезжала», — думала она.

 Она подняла глаза и увидела, что Роули наблюдает за ней…

 Вечеринки у тети Кэтти всегда были похожи одна на другую. Они оставляли впечатление той же неумелости, того же художественного беспорядка, что и сама хозяйка.

 Доктор Клоуд с трудом сдерживал раздражение. Неизменно вежливый с гостями, он в то же время не оставлял сомнения в том, что вежливость дается ему с большим трудом.

 По внешнему виду Лайонел Клоуд был чем-то похож на своего брата Джереми. Тоже сухощавый и седой, он, однако, не отличался невозмутимостью, присущей его брату-адвокату. Он был нетерпелив и резок — его раздражительность восстановила против него многих пациентов, которые не видели за ней его большого врачебного опыта и человеческой доброты. Но по-настоящему интересовали его только научные исследования, своим хобби он считал изыскания по истории употребления лечебных трав. Человек рациональный и умный, он с трудом терпел причуды жены.

 Лин и Роули всегда называли миссис Джереми Клоуд только Фрэнсис. Миссис Лайонел Клоуд именовалась не иначе, как тетя Кэтти. Они любили ее, но считали во многом смешной.

 Эта вечеринка, устроенная специально, чтобы отпраздновать возвращение Лин домой, была делом чисто семейным.

 Тетя Кэтти нежно приветствовала племянницу:

 — Какая ты хорошенькая и загорелая! Это все Египет, я уверена. Ты прочла книгу об оракулах страны пирамид, которую я послала тебе? Очень интересно!.. Все становится так понятно, не правда ли?

 От необходимости отвечать Лин была избавлена приходом миссис Гордон Клоуд и ее брата Дэвида.

 — Это моя племянница Лин Марчмонт, Розалин.

 Лин, насколько это позволяли приличия, с любопытством осмотрела вдову Гордона Клоуда. Да, она хороша, эта девочка, которая вышла за старого Гордона Клоуда из-за его денег. Справедливы были и слова Роули о том, что у нее вид воплощенной невинности. Черные волосы, ниспадающие крупными волнами, ирландские синие глаза с поволокой, полураскрытые губы.

 Все остальное в ней свидетельствовало о богатстве. Платье, драгоценности, маникюр, меховая пелерина. Фигура хорошая, но она не умеет по-настоящему носить дорогую одежду, носить ее так, как носила бы Лин Марчмонт, если бы ей дали хоть половину таких средств. («Но у тебя никогда не будет этих средств», — сказал ей тут же внутренний голос.) — Здравствуйте, как поживаете? — сказала Розалин Клоуд.

 И повернулась в нерешительности к мужчине, стоявшему за ней.

 — Это… Это мой брат.

 — Как поживаете? — сказал Дэвид Хантер.

 Это был стройный молодой человек с темными волосами и темными глазами.

 Он не казался счастливым — скорее излишне дерзким и готовым постоять за себя.

 Лин сразу поняла, почему он так не нравился всем Клоудам. Она встречала за границей людей такого типа — бесстрашных и чуточку опасных. Людей, на которых нельзя положиться, готовых на подвиг в состоянии экзальтации и способных довести своих боевых командиров до исступления полным отсутствием дисциплины.

 Лин спросила у Розалин, чтобы поддержать разговор:

 — Как вам нравится Фэрроубэнк?

 — Чудесный дом, — сказала Розалин.

 Дэвид Хантер усмехнулся.

 — Бедняга Гордон неплохо устроился. Не пожалел денег.

 Это вполне соответствовало истине. Когда Гордон решил поселиться в Вормсли Вейл — или, вернее, проводить там часть своего времени, — он счел необходимым построить дом. Он был слишком большим индивидуалистом, чтобы согласиться жить в доме, пропитанном историями других людей. Гордон пригласил молодого современного архитектора и предоставил ему полную свободу. Половина жителей Вормсли Вейл считала Фэрроубэнк чудовищным жилищем: его прямоугольные формы, его встроенная мебель, скользящие двери, стеклянные столы и стулья — все это вызывало неодобрение. Единственно, что нравилось всем, — это ванные комнаты.

 В словах Розалин «чудесный дом» прозвучал благоговейный восторг. Смешок Дэвида заставил ее вспыхнуть…

 — Это вы вернулись из армии? — спросил Дэвид.

 — Да.

 Он оценивающе скользнул по ней глазами, и она почему-то покраснела.

 Снова внезапно появилась тетя Кэтти. Она умела появляться будто из-под земли. Быть может, она научилась этому на многочисленных спиритических сеансах, в которых участвовала.

 — Ужин, — сказала она и как бы в скобках добавила:

 — Я думаю, лучше назвать это ужином, чем обедом. От ужина не так много ждут. Ужасно трудно доставать продукты. Мэри Льюис сказала мне, что раз в две недели оставляет хозяину рыбной лавки десять шиллингов. По-моему, это безнравственно. Вы согласны?

 Доктор Клоуд беседовал с Фрэнсис, прерывая свои слова нервным смешком.

 — Будет вам, Фрэнсис. Никогда не поверю, что вы это всерьез…

 Все вошли в запущенную и довольно безобразную столовую. Джереми с Фрэнсис, Лайонел с Кэтрин, Эдела, Лин и Роули. Все Клоуды и двое чужих.

 Ибо хотя Розалин и носила имя Клоуд, она не стала настоящей Клоуд, как Фрэнсис и Кэтрин. Она была чужой — чувствовала себя неловко, нервничала. А Дэвид… Дэвид был отщепенцем — и в силу обстоятельств, и по собственной воле. Об этом думала Лин, занимая свое место за столом.

 В столовой ощущался накал каких-то эмоций. Каких? Ненависти? Неужели это действительно ненависть?

 Во всяком случае, нечто разрушительное.

 Лин вдруг подумала: «Так вот в чем дело! Я заметила это, как только вернулась домой. Последствия войны. Недоброжелательность, злоба. И это всюду — в поездах, в автобусах, в магазинах; среди рабочих, клерков и даже работников на фермах; на шахтах и на заводах тоже. Но здесь, в Вормсли Вейл, это еще страшнее. Здесь эта злоба не беспричинная… Неужели мы так их ненавидим, этих чужих, взявших то, что мы считали своим?.. Нет, еще нет. Это могло бы случиться, но пока мы не испытываем к ним ненависти. Наоборот, это они ненавидят нас»…

 Открытие показалось ей таким ошеломляющим, что она молчала, погруженная в свои мысли, совершенно забыв о Дэвиде, который сидел рядом.

 Он заговорил сам.

 — Что-нибудь обдумываете?

 У него был очень приятный голос, звучавший слегка насмешливо. Она смутилась: Дэвид мог подумать, что она нарочно демонстрирует свое пренебрежение.

 — Извините. Я думала о том, какой стала наша страна после войны.

 Дэвид холодно сказал:

 — Как это неоригинально!..

 — Да, пожалуй. Мы все теперь так серьезны. Похоже, что это не приведет к добру.

 — Обычно более разумно стремиться к злу. За последние годы мы придумали пару довольно практичных приспособлений для этого, в том числе атомную бомбу.

 — Я как раз об этом думала, то есть не об атомной бомбе, а о злой воле. Целенаправленной, практической злой воле…

 Дэвид холодно заметил:

 — Да, злая воля, конечно… Но вот насчет «практической» не согласен. В средние века она находила больше практического применения.

 — Что вы имеете в виду?

 — Черную магию прежде всего: колдовство, восковые фигуры, заговоры при луне, умерщвление скота у соседа, убийство самого соседа…

 — Не может быть, чтобы вы всерьез верили в черную магию, — недоверчиво сказала Лин.

 — Наверное, вы правы. Но, во всяком случае, люди действительно пытались делать зло. А в наше время… — Он пожал плечами. — При всей вашей злой воле вы не многим можете повредить мне и Розалин. Ведь верно?

 Лин вздрогнула. Внезапно ей стало весело.

 — Для этого мы несколько опоздали, — сказала она вежливо.

 Дэвид рассмеялся. Казалось, он тоже развеселился.

 — Хотите сказать, что мы уже унесли добычу? Да, теперь с нас взятки гладки.

 — И вам это очень нравится?

 — Деньги? Да, пожалуй…

 — Я имею в виду не только деньги. Я говорю о том, как вы обошли нас.

 — Нравится ли мне, что мы обошли вас? Да, пожалуй. Вы ведь все уже считали, что денежки старого Гордона у вас в кармане. Были на этот счет вполне уверены…

 Лин сказала:

 — Вы должны иметь в виду, что нас много лет приучали так считать. Приучили не экономить, не откладывать деньги, не думать о будущем… Поощряли наши смелые начинания…

 «Роули, — подумала она, — Роули и его ферма».

 — Только к одной мысли вас не приучили, — любезно сказал Дэвид.

 — К какой?

 — Что в мире нет ничего постоянного.

 — Лин, — закричала в это время тетя Кэтти с другого конца стола, — один из вызванных миссис Лестер духов является священником в четвертом поколении. Он нам рассказал так много чудесного!.. Я уверена, что Египет должен был повлиять на твой психический склад.

 Доктор Клоуд резко сказал:

 — У Лин были дела поважнее, чем возиться с этими глупыми суевериями.

 — Ты просто предубежден, Лайонел, — ответила его жена.

 Лин улыбнулась тетушке и сидела молча. В ушах у нее все еще звучали слова Дэвида: «В мире нет ничего постоянного»…

 Дэвид тихо сказал тем же чуть насмешливым тоном:

 — Мы еще не поссорились? Можем разговаривать?

 — Да, конечно.

 — Хорошо. Вы все еще сердитесь на меня и Розалин за наш не праведный путь к богатству?

 — Да, — сказала Лин с силой.

 — Чудесно. И что же вы собираетесь делать?

 — Купить воск и заняться черной магией!

 Он рассмеялся.

 — О нет! Этого вы делать не станете. Вы не из тех людей, которые полагаются на старые, вышедшие из моды средства. Ваши методы будут современными и, наверное, весьма эффективными. Но вы не добьетесь своего.

 — Почему вы думаете, что будет бой? Разве мы все уже не примирились с неизбежным?

 — Все вы держитесь превосходно. Это очень забавно.

 — За что, — тихим голосом спросила Лин, — за что вы ненавидите нас?

 Что-то промелькнуло в его темных бездонных глазах.

 — Боюсь, что не сумею объяснить вам.

 — Попробуйте.

 Минуты две Дэвид молчал, а затем непринужденно спросил:

 — Почему вы собираетесь замуж за Роули Клоуда? Он олух.

 — Не вам судить об этом! — сказала она резко. — Вы его совершенно не знаете!

 Нисколько не показав, что меняет тему разговора, Дэвид спросил:

 — Что вы думаете о Розалин?

 — Она очень хороша.

 — Еще что?

 — Мне не кажется, что она… довольна жизнью.

 — Совершенно верно, — сказал Дэвид. — Розалин не очень умна. Она напугана. Всегда боялась жизни. Подчиняется течению событий, а потом не знает, как ей быть. Рассказать вам о Розалин?

 — Если хотите, — вежливо согласилась Лин. — Хочу… Она начала с того, что бредила сценой и стала актрисой. Конечно, хорошей актрисы из нее не вышло. Вступила в третьесортную труппу, которая ехала в Южную Африку. Ей нравилось, как это звучит — Южная Африка. Труппа застряла в Кейптауне.

 Судьба столкнула ее с одним правительственным чиновником из Нигерии, она вышла за него замуж. Нигерию она не любила — не думаю, чтоб и мужа она сильно любила. Если бы он был здоровый малый, мастер выпить и любитель побить жену, все было бы в порядке. Но он был довольно интеллектуален, завел в глуши большую библиотеку, любил поговорить о метафизике. И судьба снова занесла ее в Кейптаун. Этот парень вел себя безукоризненно, платил ей достаточное содержание. Может, он дал бы ей развод, а может, и не дал бы — он был католиком. Как бы то ни было, он, к счастью, умер от лихорадки, и Розалин получила небольшую пенсию. Затем началась война, и ее занесло на пароход, идущий в Южную Америку. Ей не особенно понравилась Южная Америка, и ее занесло на другой пароход — на нем она и встретила Гордона Клоуда и рассказала ему о своей печальной жизни. В итоге они поженились в Нью-Йорке и были счастливы две недели; затем он был убит бомбой, а ей остался большой дом, множество драгоценностей и огромный доход…

 — Хорошо, что у этой грустной истории такой счастливый конец, — сказала Лин.

 — Да, — сказал Дэвид Хантер. — Хотя Розалин отнюдь не отличается умом, ей всегда везло, что стоит одно другого. Гордон Клоуд был крепким стариком. Ему было шестьдесят два года. Он вполне мог прожить еще лет двадцать и даже больше. Не велико счастье для Розалин. Верно? Ей было двадцать четыре, когда они поженились. Сейчас ей только двадцать шесть.

 — Она выглядит еще моложе, — сказала Лин.

 Дэвид посмотрел на другой конец стола. Розалин Клоуд крошила кусочек хлеба. Она была похожа на нервную девочку.

 — Да, — сказал Дэвид задумчиво. — Выглядит моложе. Я думаю, дело в полном отсутствии мысли.

 — Бедняжка, — внезапно сказала Лин.

 Дэвид нахмурился.

 — С чего эта жалость? — резко сказал он. — Я позабочусь о Розалин.

 — Не сомневаюсь.

 — Каждый, кто попробует обидеть Розалин, будет иметь дело со мной! А я знаю много способов вести войну. Некоторые из них не вполне соответствуют правилам…

 — Мне предстоит теперь выслушать историю вашей жизни? — холодно спросила Лин.

 — Сильно сокращенный вариант, — улыбнулся он. — Когда началась война, лично я не видел причин сражаться за Англию. Я — ирландец. Но, как все ирландцы, я люблю воевать. Служба в десантных отрядах коммандос очень привлекала меня. Многого удалось достичь, но тяжелое ранение ноги вывело меня из строя. Излечившись, я поехал в Канаду и обучал там военному делу новобранцев… Я был без определенных занятий, когда получил телеграмму из Нью-Йорка от Розалин, в Которой она сообщала, что выходит замуж. Она не писала прямо, что будет чем поживиться, но я умею читать между строк. Я полетел туда, присоединился к счастливой паре и с ними вернулся в Лондон… А теперь… — Он дерзко улыбнулся ей. — «Дома матрос, вернулся он с моря…» — это вы. «И охотник дома, вернулся он с гор». Это я… Что с вами?

 — Ничего, — сказала Лин.

 Она поднялась из-за стола вместе со всеми. Когда они шли в гостиную, Роули сказал ей:

 — Ты, кажется, вполне поладила с Дэвидом Хантером. О чем вы говорили?

 — Так, о пустяках, — ответила Лин.

 — Дэвид, когда мы вернемся в Лондон? Когда уедем в Америку?

 Дэвид, сидевший по другую сторону накрытого к завтраку стола, с удивлением взглянул на Розалин.

 — А куда, собственно, спешить? Чем тебе плохо здесь? — И он окинул одобрительным взглядом комнату, в которой они завтракали.

 Фэрроубэнк был построен на склоне холма, из окна открывался истинно английский пейзаж. На лужайке цвели тысячи нарциссов. Сейчас они уже отцветали, но широкая золотистая полоса еще радовала глаз.

 Кроша на тарелке поджаренный хлеб, Розалин пробормотала:

 — Ты говорил, что мы уедем в Америку… скоро уедем. Как только ты закончишь дела.

 — Да, но не так-то легко уладить эти дела. Существует очередность. Ни у тебя, ни у меня нет оснований требовать срочного урегулирования. После войны всегда возникают трудности…

 Собственные слова его почему-то раздражали. Причины, которые он привел, вполне основательные, выглядели как извинение. «Любопытно, — подумал он, — кажутся ли они извинением и Розалин? И почему ей вдруг так приспичило ехать в Америку?..»

 Розалин пробормотала:

 — Ты говорил, что мы пробудем здесь недолго. Ты не сказал, что мы остаемся здесь жить.

 — А чем тебе не нравится Вормсли Вейл и Фэрроубэнк? В чем дело?

 — Ни в чем. Это из-за них, все из-за них…

 — Из-за Клоудов?

 — Да.

 — А меня они забавляют, — сказал Дэвид. — Мне нравится видеть их надутые физиономии, зеленые от зависти и злобы. Не отбирай у меня моей забавы, Розалин…

 Она сказала с беспокойством:

 — Не говори так, Дэвид. Мне это не нравится.

 — Веселее, девочка! Мы с тобой испытали достаточно нужды. А Клоуды всегда жили в свое удовольствие. Жили за счет старшего брата Гордона. Маленькие паразиты сосали большого паразита. Ненавижу таких людей, всегда их ненавидел…

 Розалин вздрогнула.

 — Не надо ненавидеть. Это грешно.

 — А ты не понимаешь, что они ненавидят тебя? Разве они добры к тебе, дружелюбны?

 Она с некоторым сомнением произнесла:

 — Но и злы ко мне они не были. Не сделали мне ничего дурного…

 — Но рады бы сделать, глупышка. Рады бы. — Он беззаботно рассмеялся. — Не дорожи они так собственной шкурой, тебя нашли бы в одно прекрасное утро с ножом между лопатками.

 Она содрогнулась.

 — Не говори таких ужасов.

 — Ну, может, это был бы не нож. Стрихнин в супе.

 Она глядела на него во все глаза. Губы ее дрожали.

 — Ты шутишь…

 Он снова стал серьезным.

 — Не беспокойся, Розалин. Я позабочусь о тебе. Им придется иметь дело со мной.

 Она снова заговорила, будто подбирая слова:

 — Если это правда, то, что ты говоришь… если они ненавидят нас… ненавидят меня… то почему же мы не едем в Лондон? Там мы будем в безопасности… Вдали от них…

 — Тебе полезен деревенский воздух, девочка. Ведь в Лондоне ты заболеваешь.

 — Это когда там были бомбы… бомбы… — Она задрожала, закрыла глаза.

 — Я никогда не забуду… никогда…

 — Нет, забудешь. — Он мягко взял ее за плечи, слегка встряхнул. — Забудь это, Розалин. Ты была сильно контужена, но теперь все это позади. Больше нет бомб. Не думай об этом. Не вспоминай. Доктор сказал: нужен деревенский воздух и спокойный деревенский образ жизни. Поэтому я и держу тебя вне Лондона.

 — Это правда? Поэтому? А я думала… может быть…

 — Что ты думала?

 Розалин медленно сказала:

 — Я думала, может быть, это из-за нее ты хочешь быть здесь…

 — Из-за кого?

 — Ты знаешь, о ком я говорю… Та девушка. Та, что была в армии…

 Он помрачнел, лицо его стало суровым.

 — Лин? Лин Марчмонт?

 — Она тебя интересует. Верно, Дэвид?

 — Лин Марчмонт? Она невеста Роули. Старого доброго Роули, который просидел войну дома. Тупого, медлительного красивого быка…

 — Я видела, как ты был поглощен беседой с ней.

 — О, ради бога, Розалин!..

 — И вы опять виделись, да?

 — Я встретил ее вчера возле фермы, когда утром ездил верхом.

 — Ты будешь еще встречаться с ней, я знаю.

 — Конечно, я буду встречать ее! Вормсли Вейл — крошечный поселок. Здесь и шагу не пройдешь, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь из Клоудов. Но если ты думаешь, что я влюбился в Лин Марчмонт, ты ошибаешься. Она — гордая, высокомерная, самодовольная девушка с дурными манерами. Желаю старине Роули счастья с ней. Нет, милая Розалин, она не в моем вкусе.

 Розалин переспросила с сомнением:

 — Это правда, Дэвид?

 — Разумеется, правда.

 Почти робко она заговорила вновь:

 — Я знаю, ты не любишь, когда я гадаю на картах… Но они часто говорят правду — да, да. И вот вчера карты сказали мне о девушке, которая принесет нам несчастье. Она приедет из-за моря. И еще я нагадала, что в нашу жизнь вторгнется незнакомый брюнет, из-за него нам грозит опасность. Карты еще предвещали смерть…

 — Уж эти мне твои незнакомые брюнеты! — рассмеялся Дэвид. — Ты полна предрассудков. Не имей дел с незнакомыми брюнетами, вот мой тебе совет…

 И он ушел из дому, продолжая смеяться. Но когда Розалин больше не могла видеть его лица, он нахмурился, глаза его затуманились, и он пробормотал:

 — Будь ты неладна, Лин! Вернулась из-за моря и сразу подняла переполох…

 Он вдруг осознал, что выбирает дорогу, на которой легче всего встретить девушку, которой он, только что дал такую жестокую оценку.

 Розалин видела, как он шел через сад, за калитку, которая вела к дороге через поле. Она поднялась в свою спальню и стала рассматривать одежду в шкафу. Ей очень нравилось новое манто из норки. Подумать только; это манто принадлежит ей! Она так и не перестала удивляться этому. Розалин была в спальне, когда вошла горничная и сказала, что ее ждет миссис Марчмонт.

 Эдела сидела в гостиной, плотно сжав губы. Сердце ее готово было выскочить из груди. Она уже несколько дней собиралась к Розалин, но, по своему обыкновению, откладывала этот визит. Она не решалась идти еще и потому, что мнение Лин внезапно изменилось. Теперь она была решительно против того, чтобы мать просила денег взаймы у вдовы Гордона.

 Однако очередное письмо от директора банка, полученное сегодня утром, побудило миссис Марчмонт к решительным действиям. Она больше не могла откладывать. Лин ушла с самого утра, Дэвида Хантера миссис Марчмонт видела на дороге, ведущей из Фэрроубэнка. Итак, путь был свободен. Ей хотелось застать Розалин одну, без Дэвида. Она правильно рассчитывала, что с одной Розалин будет гораздо легче иметь дело.

 Тем не менее она ужасно нервничала, ожидая в залитой солнцем гостиной.

 Но когда Розалин вошла, она почувствовала себя несколько лучше: молодая женщина выглядела еще более полоумной, как она это называла, чем обычно.

 «Интересно, — подумала Эдела, — это последствия бомбежки или она всегда была такая?»

 Розалин сказала запинаясь:

 — О, д-доброе утро! Что-нибудь случилось? Садитесь, пожалуйста.

 — Какое прекрасное утро! — безмятежно заговорила миссис Марчмонт. — Все мои ранние тюльпаны взошли. А ваши?

 Розалин смотрела на нее не понимая.

 — Не знаю…

 «О чем же говорить, — думала Эдела, — с человеком, который не хочет ничего знать ни о садоводстве, ни о собаках? А между тем это самые испытанные темы светской беседы в сельских условиях…»

 Вслух она сказала, не сумев подавить язвительную нотку в голосе:

 — Конечно, у вас так много садовников… Они этим занимаются.

 — Наш старый садовник сказал, что ему нужны еще два помощника. Но ведь все еще не хватает рабочих рук…

 Она произнесла это так, как говорит ребенок, повторяющий слова взрослых.

 Да, она похожа на ребенка. Возможно, в этом и заключается ее очарование, подумала Эдела. Возможно, именно это так привлекло сурового Гордона Клоуда, человека с острым умом и деловой хваткой, что он не заметил ее глупости и недостатков воспитания. Не может ведь быть, что все дело в ее наружности. Множество хорошеньких женщин безуспешно пытались завлечь его.

 А эта детскость, наверно, для человека шестидесяти двух лет она особенно привлекательна. Интересно, такова ее истинная натура или это поза — поза, которая оказалась выгодной и потому стала второй натурой?..

 Розалин сказала:

 — К сожалению, Дэвида нет дома…

 Эти слова вернули миссис Марчмонт к действительности, Дэвид мог вернуться каждую минуту. Надо сделать попытку сейчас, не упускать случая.

 Слова застревали у нее в горле, но она заставила себя говорить.

 — Вы… вы не могли бы помочь мне?

 — Помочь вам?

 Розалин смотрела удивленно, непонимающе.

 — Я… сейчас все так трудно… Понимаете, со смертью Гордона наше положение сильно изменилось…

 «Безмозглая идиотка! — думала она. — Долго еще ты будешь так оторопело пялиться на меня? Ты отлично знаешь, что я имею в виду! Должна знать. В конце концов, ты сама была бедной…»

 В эту минуту она ненавидела Розалин. Ненавидела за то, что она, Эдела Марчмонт, вынуждена сидеть здесь и выклянчивать деньги. Как это трудно, как бесконечно трудно! За эти короткие мгновения ей вспомнились долгие часы дум и забот, все ее планы…

 Продать дом? Но куда переехать? В продаже совсем нет маленьких домов, во всяком случае — дешевых. Взять квартирантов? Но сейчас не достать прислугу, а сама она просто не справится со стряпней и уборкой. Если поможет Лин… Но ведь Лин собирается замуж за Роули. Жить с Роули и Лин?

 Нет, ни за что! Найти работу? Какую работу? Кому нужна немолодая, усталая женщина без специальности?..

 Она услышала свой голос. Он звучал враждебно, потому что она презирала себя.

 — Я имею в виду деньги, — сказала она.

 — Деньги?..

 Розалин казалась искренне изумленной, будто меньше всего ожидала, что речь пойдет о деньгах.

 Эдела продолжала, с трудом выдавливая из себя слова:

 — Я превысила свой кредит в банке, задолжала по счетам… за ремонт дома… а проценты мы еще не выплатили. Ведь все уменьшилось вдвое… Я имею в виду доходы. Дело, очевидно, в налогах. Гордон всегда нам помогал. Помогал содержать дом. Он брал на себя весь текущий ремонт, окраску и прочее. Да и на расходы давал. Вносил в банк определенную сумму каждый квартал. Всегда говорил, чтобы я не беспокоилась. Я и не беспокоилась. То есть пока он был жив, а теперь…

 Она замолчала. Ей было стыдно, но в то же время она испытывала и облегчение. В конце концов, худшее теперь позади. Если Розалин откажет, то откажет — и все…

 Розалин чувствовала себя очень неловко.

 — О Боже! — сказала она. — Я не знала… не думала… Я… Ну конечно, я спрошу у Дэвида…

 Стиснув ручки кресла, Эдела сказала с отчаянием:

 — Не можете ли вы дать мне чек сейчас?

 — Да, да, кажется, могу. — Розалин с испуганным видом вскочила, подошла к письменному столу. Поискала в разных ящиках и наконец вытащила чековую книжку.

 — Написать… на сколько?

 — Если можно… пятьсот фунтов…

 «Пятьсот фунтов», — послушно написала Розалин.

 У Эделы камень свалился с плеч. В конце концов, это оказалось не так трудно. Она ужаснулась при мысли, что сейчас ощущает не столько благодарность, сколько разочарование от легкости, с какой ей досталась победа. Розалин, безусловно, до странности проста.

 Молодая женщина встала из-за стола и подошла к Эделе. Неловко протянула чек. Казалось, теперь неловкость испытывала только она.

 — Надеюсь, теперь все в порядке. Мне, право, очень жаль…

 Эдела взяла чек. Несформировавшимся детским почерком на розовом бланке было написано: «Миссис Марчмонт. Пятьсот фунтов (500). Розалин Клоуд».

 — Очень мило с вашей стороны, Розалин. Благодарю вас.

 — О, пожалуйста. Мне следовало самой подумать…

 — Очень любезно с вашей стороны, дорогая.

 Теперь, с чеком в сумочке, Эдела Марчмонт чувствовала себя другим человеком. Розалин повела себя очень мило. Было бы неловко затягивать визит. Она попрощалась и ушла. У входа в дом она встретила Дэвида, любезно сказала «доброе утро» и поспешила прочь.

 — Что здесь делала эта Марчмонт? — спросил Дэвид, как только вошел.

 — О Дэвид! Ей были ужасно нужны деньги. Я никогда не думала…

 — И ты их ей, по-видимому, дала. — Он смотрел на нее с отчаянием, смешанным с иронией. — Тебя нельзя оставлять одну, Розалин.

 — О Дэвид, я не могла отказать. В конце концов…

 — Что — в конце концов? И сколько ты дала ей?

 Совсем тихо Розалин прошептала:

 — Пятьсот фунтов…

 К ее облегчению, Дэвид рассмеялся:

 — Легкий блошиный укус!

 — О Дэвид, это уйма денег!..

 — В данный момент для нас это пустяк… Ты все еще не можешь понять, что стала очень богатой женщиной. Но все равно: раз она просила пятьсот фунтов, она была бы вполне довольна, получив двести пятьдесят. Ты должна научиться языку займов.

 Она пробормотала:

 — Мне очень жаль, Дэвид…

 — Милая моя девочка! В конце концов, это твои деньги.

 — Вовсе нет, то есть не совсем…

 — Ну не начинай все сначала. Гордон Клоуд умер прежде, чем успел составить завещание. Это называется удачей в игре. Мы выиграли — ты и я. Остальные проиграли.

 — Но это не кажется мне… справедливым.

 — Послушай, дорогая моя сестрица Розалин! Разве тебе не нравится все это? Большой дом, слуги, драгоценности? Разве тебе это не кажется сном наяву? Благодарение Богу, мы так живем, что иногда мне кажется, будто я проснусь и увижу, что все это мне приснилось…

 Она рассмеялась вместе с ним, и, пристально наблюдая за ней, он остался доволен. Он умеет обращаться со своей Розалин. Очень неудобно, что у нее такая чувствительная совесть, но ничего не поделаешь…

 — Да, правда, Дэвид, это похоже на сон или на кино. Мне это очень нравится. Правда, очень нравится.

 — Но то, что мы имеем, надо уметь хранить, — предостерег он. — Больше никаких подачек Клоудам, Розалин. У каждого из них гораздо больше денег, чем было раньше у тебя или у меня.

 — Да, наверно, ты прав…

 «Интересно, — думал Дэвид, — где была Лин, когда ее мамаша клянчила здесь деньги? Наверное, ходила на ферму Лонг Уиллоуз. На ферму… Повидаться с этим олухом, с этим деревенщиной Роули! Видно, Лин твердо решила выйти за Роули замуж».

 Мрачный, он вышел из дому, прошел мимо зарослей азалий и вышел из калитки на вершине холма. Отсюда дорога шла вниз, мимо фермы Роули.

 Стоя здесь, он увидел Лин Марчмонт. Она поднималась вверх с фермы. С минуту он колебался, затем стиснул зубы и пошел вниз, ей навстречу. Они встретились у перелаза, как раз на полдороге.

 — Доброе утро, — сказал Дэвид. — Когда свадьба?

 — Вы уже спрашивали об этом, — отрезала она. — Вы отлично знаете. В июне.

 — Вы собираетесь довести это дело до конца?

 — Не знаю, что вы хотите этим сказать, Дэвид.

 — О нет! Отлично знаете. — Он презрительно засмеялся. — Роули. Кто такой Роули?

 — Человек, который лучше вас. Попробуйте задеть его, если осмелитесь, — сказала она с легкостью.

 — Не сомневаюсь, что он лучше меня, но все-таки осмелюсь. Я бы осмелился на что угодно ради вас, Лин…

 Минуты две она молчала. Наконец сказала:

 — Вы просто не понимаете, что я люблю Роули.

 — Сомневаюсь.

 — Говорю вам, что люблю, люблю, — повторила она с силой.

 Дэвид испытующе посмотрел на нее.

 — Все мы видим себя такими, какими хотели бы быть. Вы видите себя влюбленной в Роули, живущей спокойно и не помышляющей об отъезде. Но ведь это не вы, не настоящая Лин.

 — А что такое настоящая Лин? Что такое настоящий вы, если уж на то пошло? Вы-то чего хотите?

 — Я мог бы сказать, что хочу безопасности, спокойствия после бури, штиля после волнения на море. Но я в сомнении. Иногда мне кажется, Лин, что мы оба хотим бури. — И он добавил мрачно:

 — Лучше бы я вас не встречал. Я был здесь вполне счастлив, пока не приехали вы.

 — Разве сейчас вы не счастливы?

 Он взглянул на нее. Она почувствовала, как в ней подымается волнение.

 Дыхание ее участилось. Никогда еще она не ощущала так сильно странную и мрачную притягательную силу Дэвида. Он поднял руку, схватил ее за плечо, повернул к себе… Затем так же внезапно она почувствовала, что он отпустил ее. Он пристально глядел через ее плечо на вершину холма. Она повернула голову, чтобы посмотреть, что привлекло его внимание.

 Какая-то женщина входила в верхнюю калитку Фэрроубэнка. Дэвид резко спросил:

 — Кто это?

 — Похоже, что это Фрэнсис.

 — Фрэнсис? — Он нахмурился. — Что нужно Фрэнсис?

 — Может быть, она просто зашла к Розалин.

 — Милая Лин! Только те, кому что-нибудь нужно, заходят к Розалин. Ваша матушка уже побывала у нее утром.

 — Мама? — Лин отпрянула нахмурясь. — Что ей было нужно?

 — Вы не знаете? Деньги.

 — Деньги? — Лин будто окаменела.

 — Она их благополучно получила, — сказал Дэвид. Теперь он улыбнулся холодной, жесткой улыбкой, которая так шла ему.

 Они были очень близки всего минуту или две назад, теперь они были бесконечно далеки друг от друга, разделенные враждебностью. Лин воскликнула:

 — О нет, нет, нет!

 Он передразнил ее:

 — О да, да, да!

 — Не верю!.. Сколько?

 — Пятьсот фунтов. — И добавил задумчиво:

 — Интересно, сколько собирается попросить Фрэнсис? Розалин нельзя оставить одну даже на пять минут. Бедная девочка не умеет отказывать.

 — Кто… Кто еще приходил?

 Дэвид насмешливо улыбнулся:

 — Тетя Кэтти наделала долгов. О, немного: всего двести пятьдесят фунтов, но она боится, что это может дойти до ушей доктора. Поскольку деньги ушли на медиумов, это может ему не понравиться. Она не знала, конечно, — прибавил Дэвид, — что доктор и сам еще раньше обращался за помощью.

 Лин тихо сказала:

 — Что вы должны думать о нас? Что вы должны думать?..

 И затем, к его удивлению, она повернулась и сломя голову побежала вниз с холма, к ферме.

 Глядя, как она бежит, он нахмурился. Она побежала к Роули, как мчится домой домашний голубь, и это опечалило его больше, чем он хотел себе признаться.

 Он снова посмотрел на вершину холма и нахмурился.

 «Нет, Фрэнсис, — сказал он про себя. — Не думаю, что это вам удастся. Вы выбрали плохой день». И он устремился вверх, к дому.

 Он открыл калитку, прошел мимо азалий, пересек лужайку и оказался в гостиной со стороны террасы как раз в тот момент, когда Фрэнсис Клоуд говорила:

 — Я хотела бы объяснить вам это детальнее. Но видите ли, Розалин, это все ужасно сложно…

 Голос за ее спиной произнес:

 — Неужели?

 Фрэнсис Клоуд резко обернулась. В отличие от Эделы Марчмонт, у нее не было цели застать Розалин одну. Требуемая сумма была так велика, что вряд ли Розалин решилась бы дать ее, не посоветовавшись с братом. Фрэнсис даже предпочла бы обсуждать это дело при Дэвиде, чтобы он не подумал, будто она пыталась выпросить деньги у Розалин, пользуясь его отсутствием.

 Она не слышала, как он вошел, так как была поглощена разговором и подбирала убедительные аргументы.

 Когда ее прервали, она вздрогнула и, сразу оценив обстановку, заметила, что по какой-то причине Дэвид Хантер сегодня в отвратительном настроении.

 — О Дэвид, — произнесла она без всякого замешательства, — я рада, что вы пришли. Я только что говорила с Розалин. Смерть Гордона оставила Джереми в исключительно тяжелом положении, и я пришла просить ее прийти на помощь. Дело обстоит так…

 Слова так и соскакивали у нее с языка: речь идет о большой сумме.

 Гордон обещал помочь, обещал определенно, правда на словах… Правительственные ограничения… закладные…

 В глубине души у Дэвида шевельнулось что-то похожее на восхищение. Черт возьми, как ловко лжет эта женщина! Весь ее рассказ звучит вполне правдоподобно. Но это не правда. Он готов поклясться, что все — ложь! В чем же загвоздка на самом деле? Джереми пошел по скользкой дорожке? Наверно, он в совершенно отчаянном положении, если позволил Фрэнсис прийти сюда. Да и сама она гордячка…

 Он переспросил:

 — Десять тысяч?

 Розалин пробормотала испуганно:

 — Это куча денег…

 Фрэнсис поспешно сказала:

 — Да-да, я знаю. Я бы не пришла к вам, если бы такую сумму было просто достать. Но Джереми никогда не вошел бы в это дело, если бы не поддержка Гордона. Какое ужасное несчастье, что Гордон умер так внезапно…

 — Оставив вас всех на произвол судьбы? — Голос Дэвида не предвещал ничего хорошего. — После того как вы жили у него под крылышком?

 В глазах Фрэнсис что-то промелькнуло, когда она сказала:

 — Вы облекаете это в такие образные выражения…

 — Розалин не может трогать основной капитал, вы это знаете. Только проценты. И она платит огромный подоходный налог!

 — Да, конечно. Налоги просто чудовищные. Но ведь это можно как-то устроить. Мы все возвратим…

 Он прервал ее.

 — Это можно как-то устроить, но мы не станем стараться.

 Фрэнсис обернулась к Розалин.

 — Розалин, вы такая добрая, великодушная…

 Дэвид снова прервал ее.

 — За кого, в самом деле, вы, Клоуды, принимаете Розалин — за дойную корову? Все вы лезете к ней: намекаете, просите, клянчите. А за ее спиной? Смеетесь над ней, снисходите к ней, не принимаете ее, ненавидите, даже мечтаете о ее смерти…

 — Это не правда! — воскликнула Фрэнсис.

 — Не правда? Вы все мне до смерти надоели! И ей надоели. Вы не получите денег, поэтому перестаньте ходить сюда и клянчить. Понятно?

 Его лицо потемнело от гнева.

 Фрэнсис поднялась. Лицо ее окаменело, будто замкнулось. Машинально, с отсутствующим видом она натягивала перчатку так тщательно, словно от этого многое зависело.

 — Вы высказались вполне ясно, Дэвид, — сказала она.

 Розалин пробормотала:

 — Мне жаль. Мне очень жаль…

 Фрэнсис не обратила на нее внимания, будто Розалин не было в комнате.

 Она шагнула к двери на террасу, остановилась и обернулась к Дэвиду.

 — Вы сказали, что я не люблю Розалин. Это не правда. Я не чувствовала ничего плохого к Розалин. Зато вас я презираю.

 — Это еще почему? — Он бросил на нее угрожающий взгляд.

 — Женщинам надо как-то устраиваться. Розалин вышла замуж за очень богатого человека, на много лет старше себя. Почему бы и нет? Но вы! Вы живете за счет сестры, живете роскошно, живете удобно за ее счет!

 — Я стою между нею и хищниками!

 Они глядели прямо в глаза друг другу. Он чувствовал, в какой она ярости. У него мелькнула мысль, что Фрэнсис Клоуд — опасный враг, враг беспощадный и, если нужно, неразборчивый в средствах.

 — Я запомню все, что вы сказали, Дэвид!

 Минуя его, она вышла в сад.

 Он сам не понимал, почему на него так сильно подействовала эта угроза.

 Розалин плакала.

 — О Дэвид, Дэвид! Тебе не следовало так говорить с ней. Она одна из всех Клоудов была добра ко мне.

 Он прервал ее в ярости:

 — Замолчи, глупая! Ты хочешь, чтобы они навалились и выжали из тебя все до последнего пенни?

 — Но эти деньги… Если они и правда не мои…

 Под его взглядом она сжалась.

 — Я… Я не то хотела сказать, Дэвид.

 — Надеюсь.

 «Совесть, — подумал он, — ужасная вещь». Да, он не учел, насколько совестлива Розалин. В будущем это, очевидно, может превратиться в проблему.

 В будущем? Он нахмурился, глядя на нее, и задумался. Будущее Розалин… Его собственное будущее… Он всегда знал, чего хочет… Знает и сейчас… Но Розалин? Что ждет Розалин?

 Он нахмурился.

 Она внезапно вскрикнула:

 — Мне страшно! Я, наверно, скоро умру!

 Он сказал, глядя на нее с любопытством:

 — Так ты думаешь, что может дойти до этого?

 — Что ты хочешь сказать, Дэвид?

 — Я хочу сказать, что пять, шесть, семь человек хотели бы свести тебя в могилу как можно скорее.

 — Но ведь не думаешь же ты об… убийстве? — В ее голосе прозвучал ужас. — Ты считаешь, что они могли бы совершить убийство? Нет, нет, только не такие порядочные люди, как Клоуды!

 — Вполне возможно, что убийства совершают именно такие порядочные люди, как Клоуды. Но им не удастся погубить тебя, пока я рядом с тобой. Им пришлось бы сначала убрать меня с дороги. Но если это у них получится, тогда сама будь начеку.

 — Дэвид! Не говори таких ужасов!

 — Послушай, — он сжал ее руку, — если случится так, что меня здесь не будет, будь осторожна, Розалин. Жизнь — опасная штука, помни это. Чертовски опасная. И сдается мне, особенно опасная для тебя…

 — Роули, ты не можешь достать для меня пятьсот фунтов?

 Роули пристально посмотрел на Лин. Она стояла перед ним, запыхавшаяся от бега, бледная, со сжатыми губами.

 Он сказал, успокаивая ее так, как будто обращался к лошади:

 — Ну-ну, спокойнее, старушка. В чем дело?

 — Мне нужно пятьсот фунтов.

 — Мне и самому они пригодились бы.

 — Но, Роули, я говорю серьезно. Ты не можешь одолжить мне пятьсот фунтов?

 — Я очень стеснен в средствах. Новый трактор…

 — Да-да. — Она не интересовалась подробностями работы на ферме. — Но ты бы смог достать деньги, если бы тебе было очень нужно?

 — Зачем они тебе, Лин? У тебя какие-нибудь неприятности?

 — Они мне нужны для него… — Она указала кивком на большой прямоугольный дом на холме.

 — Для Хантера? Чего ради?..

 — Это все мама. Она взяла у него взаймы. У нее какие-то затруднения с платежами.

 — Да, ей нелегко. — Голос Роули звучал сочувственно. — Я очень хотел бы помочь, да нечем.

 — Не могу я, чтобы она брала в долг у него!

 — Держись, старушка. Ведь деньги дает не он, а Розалин. А почему бы и нет, в конце концов?

 — Почему бы и нет? И это говоришь ты, Роули?

 — Не вижу, почему бы Розалин и не прийти на выручку хоть разок. Старый Гордон всех нас подкузьмил тем, что покинул этот мир без завещания. Если Розалин толково объяснить положение вещей, она сама увидит, что должна помогать.

 — Ты-то не брал у нее?

 — Нет. Ну, тут другое дело. Я не могу просить денег у женщины. Мужчине это не подобает.

 — Неужели ты не понимаешь, что я не хочу быть… обязанной Дэвиду Хантеру?

 — А ты ему вовсе не обязана. Это не его деньги.

 — Но фактически все равно что его. Розалин абсолютно у него под каблуком.

 — Да, еще бы! Но по закону деньги не его.

 — Так ты не одолжишь, не можешь одолжить мне денег?

 — Послушай, Лин. Если бы ты попала в настоящий переплет… шантаж или долги… я мог бы продать землю или скот. Но это было бы уже с отчаяния. Я и так только-только становлюсь на ноги. Да еще никогда не знаешь, чего ждать от этого чертова правительства. Все у него через пень колоду, заваливает нас вопросниками и анкетами. Приходится иной раз заполнять их до глубокой ночи…

 Лин повернулась и медленно пошла обратно к Белой вилле.

 — Ты не можешь вернуть их, мамочка?

 — Ну что ты, Лин, дорогая моя! Я пошла с ними прямо в банк. Потом я заплатила Артуру Бодгхему и Кнебуорту. Кнебуорт уже стал просто невежлив. Какое облегчение, дорогая! Я уже много ночей не спала. Поверь, Розалин проявила полное понимание и была очень мила.

 Лин сказала с горечью:

 — Ну, теперь, я думаю, ты будешь обращаться к ней часто.

 — Надеюсь, что в этом не будет необходимости, дорогая. Я постараюсь быть очень экономной. Но, конечно, теперь все так дорого. Жить становится с каждым днем все труднее.

 — А мы становимся все хуже. Делаемся попрошайками.

 Эдела вспыхнула.

 — Ты не выбираешь выражений, Лин! Я объяснила Розалин, что Гордон всегда нам помогал.

 — Мы не должны были пользоваться его помощью. Это нехорошо. Он имеет все основания презирать нас.

 — Кто презирает нас?

 — Этот отвратительный Дэвид Хантер.

 — Право, — сказала с достоинством миссис Марчмонт, — я не понимаю, какое может иметь значение, что именно думает Дэвид Хантер. К счастью, сегодня утром его не было дома, иначе, пожалуй, он повлиял бы на Розалин. Она совершенно у него под каблуком.

 Лин переменила разговор.

 — Что ты имела в виду, мама, когда сказала — помнишь, на другое утро после моего возвращения: «Если только он ее брат»?

 — Ах, это!.. — Миссис Марчмонт слегка смутилась. — Да, знаешь ли, были кое-какие сплетни…

 Лин молча ожидала продолжения. Миссис Марчмонт кашлянула.

 — У молодых женщин такого типа — искательниц приключений — обыкновенно бывает в запасе молодой поклонник. Предположим, она говорит Гордону, что у нее есть брат, телеграфирует тому в Канаду или еще куда-нибудь. Этот молодой человек появляется. Откуда Гордону знать, брат он ей или не брат? Бедный Гордон, без сомнения, совершенно потерял голову и верил всему, что она говорила. И вот ее «брат» приезжает с ними в Англию, и бедный Гордон ничего не подозревает…

 Лин упрямо сказала:

 — Я не верю этому. Не верю!

 Миссис Марчмонт удивленно подняла брови:

 — Право, дорогая…

 — Он не такой! И она… и она не такая. Может быть, она глупа, но она хорошая. Да, она хорошая. Эти сплетники выдают за истину собственные грязные мысли. Я не верю, говорю тебе!

 Миссис Марчмонт с достоинством сказала:

 — Хорошо, дорогая, но, право же, я не вижу необходимости кричать…

 А неделю спустя с поезда пять двадцать на станции Вормсли сошел высокий человек, бронзовый от загара, с рюкзаком за плечами.

 На противоположной платформе группа игроков в гольф ожидала поезда в Лондон. Высокий человек с рюкзаком отдал контролеру билет и сошел с перрона. Минуту или две он постоял в нерешительности, затем увидел указатель «Пешеходная дорога на Вормсли Вейл» и решительно направился по этой дороге.

 В усадьбе Лонг Уиллоуз Роули Клоуд только что приготовил себе чашку чая. Тень, упавшая на кухонный стол, заставила его поднять глаза. На мгновение он подумал, что девушка, стоящая в дверях, — Лин, но его разочарование сменилось удивлением, когда он узнал Розалин Клоуд.

 На ней было платье из какой-то домотканой материи в яркую широкую полоску, зеленую и оранжевую. Искусственная простота эта обошлась гораздо дороже, чем мог себе представить Роули.

 До сих пор он видел ее одетой в дорогие городские платья; она носила их чуточку неловко — так, думал он, как манекенщица носит платья, которые принадлежат не ей, а фирме, где она работает.

 Сегодня в своем ярком полосатом платье она показалась ему совсем новой Розалин. Стало заметнее ее ирландское происхождение: ее темные вьющиеся волосы и прелестные синие глаза с поволокой. Слова она тоже произносила с ирландским акцентом — певуче и мягко, а не тщательно и несколько манерно, как обычно.

 — Такая чудная погода! — сказала она. — Мне захотелось погулять. — И прибавила:

 — Дэвид уехал в Лондон…

 Розалин сказала это почти виновато, щеки ее вспыхнули. В смущении она достала из сумочки портсигар и предложила сигарету Роули, но тот отрицательно покачал головой и стал искать спичку для Розалин. Молодая женщина безуспешно пыталась зажечь маленькую золотую зажигалку. Роули взял вещицу из ее рук и одним резким движением высек огонь. Когда она склонилась к нему, чтоб прикурить, он заметил, какие у нее длинные и темные ресницы, и подумал: «Старый Гордон знал, что делает…»

 Розалин отошла на шаг и восхищенно сказала:

 — Какая прекрасная телка пасется у вас на верхнем поле!

 Удивленный тем, что это ей интересно, Роули стал рассказывать Розалин о ферме. Этот интерес, как ни поразил он Роули, был явно искренним. Роули еще больше удивился, когда обнаружил, что Розалин хорошо знакома с сельским хозяйством. О сбивании масла и производстве сыра и сливок она говорила с полным знанием дела.

 — Вы рассуждаете, как жена фермера, Розалин, — сказал он с улыбкой.

 Воодушевление сошло с ее лица. Она сказала:

 — У нас была ферма в Ирландии, прежде чем я переехала сюда… до того как…

 — До того как вы поступили на сцену?

 Она сказала грустно и слегка, как ему показалось, виновато:

 — Это было не так уж давно… Я все очень хорошо помню. — И воодушевленно прибавила:

 — Я бы могла сейчас подоить ваших коров, Роули…

 Это была совсем новая Розалин. Одобрил бы Дэвид эти случайные воспоминания о крестьянском прошлом? Роули думал, что если Дэвид Хантер и пытался, бы создать впечатление, будто они из старинного ирландского дворянского рода, то версия Розалин больше похожа на правду. Простая фермерская жизнь, потом соблазны сиены, гастроли в Южной Африке, замужество, одиночество в Центральной Африке, бегство, опустошенность и наконец новый брак с миллионером в Нью-Йорке…

 Да, Розалин Хантер прошла немалый путь с тех пор, как перестала доить свою корову. Однако, глядя на нее, он с трудом мог в это поверить. Лицо ее казалось ему невинным, даже чуточку придурковатым — лицом человека без прошлого. Она при этом очень молодо выглядела, гораздо моложе своих двадцати шести лет.

 В ней было что-то трогательное, что-то напоминающее тех телят, которых он утром гнал к мяснику. Он смотрел на нее так же, как раньше смотрел на этих телят. Бедняжки, думал он тогда, как жаль, что их придется зарезать…

 В глазах Розалин мелькнула тревога. Она спросила с беспокойством:

 — О чем вы думаете, Роули?

 — Не хотите ли осмотреть хозяйство и молочную ферму?

 — Конечно, хочу.

 Он провел Розалин по всей ферме, забавляясь тем, с каким интересом она ее осматривала. Но когда он предложил ей чашку чая, в глазах ее снова появилось тревожное выражение.

 — О нет, благодарю вас, Роули! Мне лучше идти домой. — Она взглянула на часы. — Ох как поздно! Дэвид вернется поездом пять двадцать. Он будет тревожиться, не зная, где я. Мне… мне надо спешить. — И прибавила застенчиво:

 — Я получила большое удовольствие, Роули…

 «Так оно и есть, — подумал он. — Розалин получила большое удовольствие. Она имела возможность быть самой собой — простой, даже примитивной женщиной. Она боится своего брата Дэвида, это ясно. Дэвид — мозг семьи. Сегодня она полдня была свободна, да, именно так: полдня свободна, как прислуга, взявшая выходной. Богатая миссис Гордон Клоуд!..»

 Он мрачно улыбнулся, стоя у калитки и глядя, как она спешила вверх по холму в Фэрроубэнк. Она почти дошла до перелаза, когда через него перешел какой-то мужчина. Роули подумал, не Дэвид ли это, но тот человек был крупнее, массивнее. Розалин отпрянула, чтобы дать ему пройти, потом грациозно перешагнула через изгородь, и ее легкий шаг перешел почти в бег.

 Да, она взяла выходной, а он, Роули, потратил больше часа совершенно зря! Впрочем, быть может, не совсем зря. Кажется, он нравится Розалин! Это может оказаться полезным. Славненькая она, да и телята утром были прехорошенькие, бедняжки…

 Он стоял, погруженный в эти мысли. Голос, раздавшийся рядом, заставил его вздрогнуть и поднять голову.

 Высокий человек в фетровой шляпе с широкими полями, с рюкзаком за спиной стоял за калиткой.

 — Эта дорога ведет в Вормсли Вейл?

 Ему пришлось повторить вопрос, так как Роули молча смотрел на него. С некоторым усилием Роули вернулся к действительности и ответил:

 — Да. Идите по этой дороге, через соседнее поле. Сверните налево, когда дойдете до большой дороги, и примерно через три минуты вы попадете в поселок…

 Ему уже сотни раз приходилось отвечать на такой вопрос этими же самыми словами. Приезжие шли со станции по пешеходной дорожке, перебирались через холм и начинали сомневаться, правильно ли они идут — Блэкуэлская роща скрывала Вормсли Вейл. Поселок не был виден, торчала только верхушка колокольни.

 Следующий вопрос не был таким же обычным, но Роули, не задумываясь, ответил и на него:

 — Гостиницы «Олень» или «Колпак и бубенцы». Называю обе, чтобы вы могли выбрать. Обе одинаково хороши или плохи. Думаю, вы без труда устроитесь…

 Второй вопрос заставил Роули внимательно приглядеться к собеседнику. В наше время люди обычно заранее заказывают номер в гостинице, куда бы они ни ехали…

 Незнакомец был высок ростом, сильно загорел, носил бороду. Лет сорока, с ярко-голубыми глазами, он обладал довольно привлекательной, что называется, бесшабашной внешностью. Впрочем, лицо его, если приглядеться, не казалось особенно приятным.

 «Откуда-то из-за моря», — подумал Роули. Пожалуй, в его говоре слышится слабый колониальный акцент. Или показалось? Странно, его лицо почему-то кажется знакомым…

 Где-то он раньше видел это лицо или лицо, очень похожее на это?

 Пока он безуспешно искал ответ на свой вопрос, незнакомец ошарашил его новым:

 — Не можете ли вы сказать, нет ли тут поблизости усадьбы под названием Фэрроубэнк?

 Роули медленно ответил:

 — Да, есть. Вон там, на холме. Вы, очевидно, прошли совсем близко от нее, если идете по пешеходной дорожке с самой станции.

 — Да, я иду оттуда! — Он обернулся и пристально посмотрел на вершину холма. Так это она и есть — большой белый дом?

 — Да, это Фэрроубэнк.

 — Большой дом, — сказал человек. — Должно быть, содержать его стоит уйму денег…

 «Чертову уйму, — подумал Роули. — И притом наших денег…» Закипавшая ярость заставила его на мгновение забыть, где он находится.

 Вздрогнув, он пришел в себя и увидел, что незнакомец в раздумье смотрит на холм со странным выражением в глазах.

 — Кто там живет? — спросил он. — Некая миссис Клоуд?

 — Правильно, — сказал Роули. — Миссис Гордон Клоуд.

 Незнакомец поднял брови. Казалось, ответ чем-то позабавил его.

 — Ах вот как! — сказал он. — Миссис Гордон Клоуд. Очень за нее рад.

 Затем он кивнул Роули:

 — Спасибо, дружище!

 И, вскинув поклажу на плечо, зашагал к Вормсли Вейл.

 Роули медленно направился во двор фермы. Он все еще не мог отделаться от мысли о том, где, черт возьми, он прежде видел этого парня…

 В этот же вечер, в половине десятого, Роули, отодвинув кипу бланков, которые ему предстояло заполнить, встал из-за стола. Бросив рассеянный взгляд на фотографию Лин, стоящую на камине, он нахмурил брови и вышел из дому.

 Через десять минут он оказался в баре гостиницы «Олень». Беатрис Липинкот приветливо улыбнулась ему из-за стойки. Мистер Роули Клоуд, подумала она, выглядит настоящим мужчиной.

 За кружкой пива Роули обменялся с присутствующими обычными критическими замечаниями по поводу политики правительства, погоды и видов на урожай.

 Затем, немного подвинувшись, Роули смог негромко спросить Беатрис:

 — У вас остановился новый приезжий? Высокий. В шляпе с широкими полями.

 — Да, мистер Роули. Пришел часов в шесть. Этого вы имеете в виду?

 Роули кивнул:

 — Он проходил мимо моей фермы. Спросил дорогу. Интересно, кто он такой…

 Он посмотрел на Беатрис и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

 — Это нетрудно узнать, мистер Роули, если вы желаете.

 Она нырнула за стойку, достала оттуда толстую книгу в кожаном переплете, в которой регистрировались приезжие, и открыла ее на странице, где были сделаны новые записи. Самая последняя гласила:

 «Инок Арден. Из Кейптауна. Английский подданный».

 Было чудесное утро, пели птицы, и Розалин, спустившаяся к завтраку в своем дорогом крестьянском платье, чувствовала себя счастливой.

 Сомнения и страхи, которые недавно тревожили ее, казалось, рассеялись.

 Дэвид был в хорошем настроении, смеялся и поддразнивал ее. Его поездка в Лондон накануне прошла успешно. Завтрак был вкусно приготовлен и красиво сервирован. Они только что кончили есть, когда принесли почту.

 На имя Розалин было семь или восемь писем. Счета, просьбы пожертвовать денег на благотворительные цели, несколько приглашений от соседей — словом, ничего интересного.

 Дэвид отложил пару мелких счетов и вскрыл третий конверт. Письмо, как и адрес на конверте, было написано печатными буквами.

 «Уважаемый мистер Хантер!

 Я думаю, лучше обратиться к Вам, чем к Вашей сестре, «миссис Клоуд», так как содержание этого письма может оказаться для нее ударом. Говоря коротко, я имею новые сведения о капитане Роберте Андерхее, которые она, может быть, будет рада узнать. Я остановился в «Олене» и, если Вы зайдете туда сегодня вечером, буду рад обсудить с Вами этот вопрос.

 Искренне Ваш Инок Арден».

 У Дэвида вырвалось сдавленное восклицание. Розалин с улыбкой взглянула на него, но улыбка тут же сменилась тревогой. Молча он протянул ей письмо.

 Она взяла и прочла его.

 — Но… Дэвид… Я не понимаю, что это значит?

 — Ты ведь умеешь читать.

 Она взглянула на него испуганно.

 — Дэвид, значит ли это… Что нам теперь делать?

 Он, нахмурившись, быстро прикидывал что-то в уме.

 — Все хорошо, Розалин. Не надо ни о чем тревожиться. Я улажу это дело…

 — Но значит ли это, что…

 — Не тревожься, моя дорогая. Предоставь дело мне. Слушай, вот как мы поступим. Ты сейчас уложишь чемодан и поедешь в Лондон. Пойдешь в ту квартиру и останешься там до тех пор, пока я не сообщу тебе, что делать дальше. Поняла?

 — Да-да, конечно, я поняла, но, Дэвид…

 — Делай то, что я говорю, Розалин. — Он улыбнулся ей и повторил ласково и настойчиво:

 — Иди и укладывайся. Я отвезу тебя на станцию. Ты можешь успеть на десять тридцать две. Скажи швейцару, что никого не хочешь принимать. Если кто-нибудь зайдет и спросит тебя, швейцар должен говорить, что тебя нет в городе. Дашь ему фунт. Поняла? Он не должен никого пускать к тебе, кроме меня.

 — О! — Она подняла руки к лицу и смотрела на него прелестными испуганными глазами.

 — Все в порядке, Розалин, но нужна ловкость. Ты не очень опытна в делах, где нужна ловкость, не так ли? Тут уж я должен быть на страже. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, чтобы у меня были свободны руки, только и всего.

 — А мне нельзя остаться здесь, Дэвид?

 — Нет, конечно, нельзя, Розалин. Будь разумна. У меня должны быть развязаны руки, чтобы иметь дело с этим человеком, кто бы он ни был…

 — А ты думаешь, что он… что он…

 Он сказал, подчеркивая каждое слово:

 — Я сейчас ничего не думаю. Прежде всего ты должна уехать. Потом уж я буду выяснять, как обстоят дела. Иди же, будь хорошей девочкой, не спорь.

 Она повернулась и вышла из комнаты.

 Дэвид снова, нахмурившись, склонился над письмом. Никаких прямых угроз.

 Вежливые фразы, литературный язык. Может означать что угодно: искреннюю заботу человека, обеспокоенного создавшимся затруднительным положением, скрытую угрозу. Он снова и снова перечитывал письмо: «Я имею новые сведения о капитане Роберте Андерхее…» «Лучше обратиться к Вам…» «Буду рад обсудить с Вами этот вопрос…» «Миссис Клоуд…» Черт возьми, ему не нравились кавычки, заключающие слова «миссис Клоуд».

 Он посмотрел на подпись. Инок Арден. Что-то промелькнуло в памяти — какое-то поэтическое воспоминание… Строчка из стихотворения…

 Когда в гот же вечер Дэвид вошел в гостиницу «Олень», в холле, как обычно, никого не было. На двери, расположенной слева, было написано: «Кофейная», на двери справа: «Гостиная». На двери в глубине строгая надпись предупреждала: «Только для постоянных жильцов». Коридор налево вел в бар, откуда слышался гул голосов. Маленькая стеклянная конторка со скользящим окошком и с висячим звонком именовалась «Приемная».

 Дэвид знал по опыту, что нередко приходится звонить четыре-пять раз, пока кто-нибудь снизойдет и ответит. Все время, кроме коротких часов обеда, завтрака и ужина, холл «Оленя» бывал безлюден, как остров Робинзона.

 На этот раз третий звонок Дэвида вызвал мисс Беатрис Липинкот. Она прошла по коридору из бара, поправляя пышные золотистые волосы, открыла дверь стеклянной конторки и приветствовала Дэвида жеманной улыбкой.

 — Добрый вечер, мистер Хантер. Довольно холодно сегодня для мая месяца, не правда ли?

 — Да, кажется, очень холодно. Остановился у вас некий мистер Арден?

 — Дайте вспомнить, — сказала мисс Липинкот, намеренно подчеркивая, что не помнит точно. Она всегда прибегала к этому приему, чтобы подчеркнуть значительность «Оленя». — О да. Мистер Инок Арден. В пятом номере. На втором этаже. Вы легко найдете этот номер, мистер Хантер. Вверх по лестнице, не идите по галерее, а сверните налево, и три ступеньки вниз.

 Точно выполняя эти сложные инструкции, Дэвид вскоре постучал в дверь пятого номера, и голос оттуда сказал: «Войдите».

 Он вошел и прикрыл за собой дверь.

 Выйдя из конторки, Беатрис Липинкот позвала:

 — Лили!

 Девушка с явными признаками полипов, с глазами цвета вареной черники, отозвалась на зов.

 — Не можешь ли ты побыть здесь, Лили. Я должна пойти посмотреть, как обстоят дела с бельем.

 Лили ответила:

 — Конечно, мисс Липинкот. — Она хихикнула и прибавила, сопя открытым ртом:

 — По-моему, мистер Хантер уж такой красавчик, правда?

 — А, навидалась я таких во время войны, — ответила мисс Липинкот усталым тоном светской львицы. — Молодые летчики и прочие с военных аэродромов. Нельзя было доверять чекам, которыми они расплачивались. Держится с таким видом, что невольно берешь эти бумажки, хоть и знаешь, что дело нечисто. Но ведь я, Лили, смотрю на эти вещи по-своему. Мне подавай настоящего джентльмена. И уж если я скажу про кого-нибудь, что это джентльмен, — так оно и есть, хоть и сидит человек за баранкой трактора…

 Произнеся это загадочное изречение, Беатрис покинула Лили и направилась вверх по лестнице.

 Переступив порог пятого номера, Дэвид Хантер остановился и посмотрел на человека, который подписывался Инок Арден.

 Лет сорока, изрядно потрепанный жизнью, но знававший, видимо, лучшие времена. С ним нелегко будет иметь дело — таков был вывод Дэвида. И раскусить его непросто. Темная лошадка.

 Арден сказал:

 — Хелло! Вы Хантер? Вот и ладно. Садитесь. Что будете пить? Виски?

 Он уютно устроился, отметил Дэвид. Несколько бутылок, огонь в камине отгоняет промозглый холод. Одежда не английского покроя, но он ее носит, как англичанин. И возраст тоже… подходящий.

 — Благодарю, — сказал Дэвид. — Немного виски.

 — Скажите, когда будет достаточно.

 — Достаточно. И содовой немного.

 Они были чем-то похожи на собак, которые ходят друг за другом, взъерошив шерсть и принюхиваясь, готовые или дружески сойтись, или начать драку.

 — Ваше здоровье!.. — сказал Арден.

 — Взаимно…

 Они поставили стаканы. Первый раунд был закончен. Человек, называвший себя Иноком Арденом, спросил:

 — Вас удивило мое письмо?

 — Честно говоря, — сказал Дэвид, — я не понял, о чем оно.

 — Ну, не может того быть. Хотя…

 — Как я понимаю, вы знали первого мужа моей сестры, Роберта Андерхея.

 — Да, я знал Роберта очень хорошо… — Арден улыбался, не спеша пуская клубы дыма. — Так хорошо, как, наверное, никто другой его не знал… Вы ведь никогда его не видели, Хантер?

 — Нет, не видел.

 — Может быть, это и к лучшему.

 — Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Дэвид.

 Арден ответил небрежно:

 — Дорогой мой, это упрощает дело, только и всего. Я прошу извинения за то, что попросил вас прийти сюда, но я подумал, что лучше держать… — Он помедлил. — …Розалин подальше от этого. Нет необходимости причинять ей напрасную боль.

 — Может быть, вы перейдете к сути дела?

 — Конечно, конечно… Так вот: подозревали ли вы когда-нибудь… как бы это выразить… что было что-то, ну… сомнительное… в смерти Андерхея?

 — Что, черт возьми, вы имеете в виду?

 — Видите ли, у Андерхея были довольно странные идеи. Может, это было благородство, а может, совсем наоборот… Ну, скажем, по некоторым причинам в определенный момент Андерхею стало удобнее, чтобы его сочли умершим. Он был в хороших отношениях с туземцами, всегда умел с ними ладить. Ему не составило бы труда распустить соответствующий слух, с любым количеством убедительных подробностей… А на самом деле ему только и надо было очутиться за тысячу миль от Африки, под новым именем.

 — Мне это представляется совершенной фантастикой, — сказал Дэвид.

 — Да ну? Правда? — Арден улыбнулся и, наклонившись, похлопал Дэвида по колену. — Но предположим, что это истина, Хантер. Предположим, что так оно и есть…

 — Я бы потребовал вполне определенных доказательств.

 — Доказательств? Существует одно более чем определенное доказательство: Андерхей мог бы сам оказаться здесь, в Вормсли Вейл… Как бы вы приняли такое доказательство?

 — По крайней мере, это было бы убедительно, — сухо сказал Дэвид.

 — О да, убедительно! Но несколько неприятно… неприятно… для миссис Гордон Клоуд. Потому что тогда она уже не будет миссис Гордон Клоуд. Щекотливое положение… Вы должны согласиться, что положение сложится действительно несколько щекотливое…

 — Моя сестра, — сказал Дэвид, — вышла замуж, будучи твердо уверена, что она свободна.

 — О, разумеется, дорогой мой. Разумеется. Я ни на минуту не ставлю это под сомнение. Любой судья скажет то же самое. Ей не может быть предъявлено никакого обвинения.

 — Судья? — повторил Дэвид резко.

 Арден ответил извиняющимся тоном:

 — Ну, если дело дойдет до вопроса о двоемужестве…

 — К чему вы, собственно, клоните? — раздраженно спросил Дэвид.

 — Не выходите из себя, старина. Нам сейчас просто следует вместе подумать и решить, как лучше поступить — лучше для вашей сестры, хочу я сказать. Я вовсе не намерен предавать это дело огласке… Что ж, Андерхей всегда был человеком благородным. — Арден сделал паузу. — Таков он и сейчас.

 — Сейчас?

 — Да, именно так.

 — Вы говорите, что Роберт Андерхей жив. Где он?

 Арден подался вперед, голос его звучал доверительно.

 — Вы действительно хотите подробностей, Хантер? Не лучше ли вам их не знать? Давайте считать так: вам известно и Розалин тоже убеждена, что Андерхей умер в Африке. Очень хорошо. А если все же Андерхей жив, то он понятия не имеет, что его жена вторично вышла замуж, он не имеет об этом ни малейшего представления. Ведь, разумеется, если бы он знал, он заявил бы о себе… Розалин получила в наследство после второго мужа порядочную сумму денег. Но если этот второй муж по закону не был ее мужем, тогда, естественно, она не имеет никакого права на эти деньги… Андерхей — человек с сильно развитым чувством чести. Он не допустит, чтобы его жена получила деньги в обход закона… — Арден помолчал. — Но возможно, что Андерхей вовсе ничего не знает о ее вторичном замужестве… Он в плохом состоянии, бедняга, в очень плохом состоянии…

 — Что вы имеете в виду?

 Арден скорбно покачал головой.

 — Здоровье его подорвано. Он нуждается в особом лечении… К сожалению, это требует больших денег…

 Последнее слово прозвучало как случайное замечание, возникшее в ходе разговора. Но именно его подсознательно ждал Дэвид. Он повторил:

 — Денег?

 — Да, к сожалению, все стоит денег! Андерхей, бедняга, сильно нуждается. Он имеет только то, что на нем.

 Дэвид окинул взглядом комнату и увидел только рюкзак, висящий на спинке стула. Никаких признаков другого багажа.

 — Сомневаюсь, — жестко сказал он, — действительно ли Роберт Андерхей человек столь благородных чувств, как вы его изображаете.

 — Он был таким, — ответил Арден. — Но жизнь, знаете ли, делает человека циничным… — Он помолчал и мягко добавил:

 — Гордон Клоуд был невероятно богат. Зрелище слишком большого богатства пробуждает самые низменные инстинкты…

 Дэвид Хантер поднялся.

 — У меня готов ответ для вас. Убирайтесь к черту.

 Без тени обиды Арден сказал с улыбкой:

 — Да, я так и думал, что вы скажете это.

 — Вы подлый шантажист, не более и не менее. Я намерен раскрыть ваши крапленые карты.

 — Раскрыть и погибнуть? Благородное намерение… Но вам не понравится, если разоблачениями займусь я. Впрочем, я вовсе не собираюсь этого делать. Вы не купите — у меня есть другой рынок.

 — А именно?

 — Клоуды. Скажем, я пойду к ним. «Простите, не будет ли вам интересно узнать, что покойный Роберт Андерхей благополучно живет и здравствует?»

 Они клюнут немедленно.

 Дэвид сказал презрительно:

 — С них вы ничего не получите. Они все до единого сидят без денег.

 — Да, но существует такая штука, как соглашение. Столько-то наличными в тот день, когда будет доказано, что Андерхей жив, а миссис Гордон Клоуд на самом деле все еще миссис Роберт Андерхей, и, следовательно, завещание Гордона Клоуда, составленное до его женитьбы, остается в полной силе…

 Несколько минут Дэвид сидел молча, затем спросил напрямик:

 — Сколько?

 Ответ прозвучал столь же прямо:

 — Двадцать тысяч.

 — Исключено! Моя сестра не может трогать капитал. Она имеет только проценты.

 — В таком случае — десять тысяч. Это она достанет с легкостью. Ведь имеются драгоценности, верно?

 Дэвид помолчал, затем неожиданно сказал:

 — Ладно.

 На мгновение его собеседник растерялся. Его, казалось, удивила легкость победы.

 — Никаких чеков, — резко сказал он. — Платить наличными.

 — Вы должны дать нам время достать деньги.

 — Пожалуйста, сорок восемь часов.

 — Давайте до вторника.

 — Хорошо. Вы принесете деньги сюда. — И прежде чем Дэвид успел ответить, добавил:

 — Я не назначаю встречу в уединенной роще или на пустынном берегу реки, не думайте. Вы принесете деньги сюда, в «Олень», в девять часов вечера, во вторник.

 — А вы подозрительны, я вижу.

 — Я знаю свое дело. И знаю таких, как вы.

 — Значит, договорились…

 Когда Дэвид спускался по лестнице, его лицо пылало от гнева.

 Беатрис Липинкот вышла из комнаты, на которой стояла цифра четыре.

 Между номерами четыре и пять находилась дверь, которую очень трудно было заметить, так как ее скрывал большой шкаф.

 Щеки мисс Липинкот горели, и глаза блестели от приятного возбуждения.

 Она поправила свою пышную прическу чуть-чуть дрожащей рукой.

 «Шепердс-Корт» представлял собой большое здание с роскошно обставленными квартирами и сравнительно неплохим обслуживанием. Не пострадавшая от вражеских налетов, эта своеобразная гостиница тем не менее несколько снизила свой уровень в сравнении с довоенным. Обслуживание, которое предоставлялось постояльцам, не было уже прежним обслуживанием.

 Там, где раньше было два носильщика в униформе, теперь работал один. В ресторане по-прежнему сервировали обеды, завтраки и ужины, но наверх, в квартиры, подавались только завтраки.

 Квартира, которую снимала миссис Гордон Клоуд, находилась на третьем этаже. Она состояла из гостиной со встроенным буфетом, двух спален со стенными шкафами и ванной комнаты, сияющей кафелем и хромом.

 По гостиной метался Дэвид, а Розалин сидела на диване и следила за ним глазами. Она была бледна и казалась испуганной.

 — Шантаж! — бормотал он. — Шантаж! Боже мой, разве я из тех людей, которые позволяют себя шантажировать?

 Она покачала головой — растерянная, обеспокоенная.

 — Если бы я знал! — говорил Дэвид. — Если бы я только знал!..

 Розалин жалобно всхлипнула.

 Он продолжал:

 — Приходится действовать в темноте, с завязанными глазами! — Вдруг он круто повернулся. — Ты носила те изумруды к старому Грейторексу?

 — Да.

 — Сколько он дает?

 — Четыре тысячи фунтов. Он сказал, что если я их сейчас не продам, их надо снова застраховать.

 — Да, цены на драгоценные камни подскочили вдвое. Конечно, мы можем достать эти деньги. Но ведь это будет только начало, из нас будут сосать кровь до тех пор, пока совсем не обескровят.

 — Давай уедем из Англии, — плакала она. — Давай уедем. Разве мы не могли бы уехать в Ирландию, в Америку… куда угодно.

 Он обернулся и посмотрел на нее.

 — Ты не борец, Розалин. Твой девиз: рубить концы и спасаться.

 Она причитала:

 — Мы поступили дурно… Все это… очень дурно… богопротивно.

 — Как раз благочестия мне сейчас и не хватает! Довольно. Мы хорошо устроились, Розалин. Первый раз в жизни я хорошо устроился и не собираюсь все это терять. Слышишь, Розалин? Если б только не приходилось драться вслепую, черт возьми! Ведь ты понимаешь, все это может быть обманом, блефом. Возможно, что Андерхей прочно похоронен в Африке, как мы с тобой и думали.

 Она содрогнулась.

 — Не надо так, Дэвид. Ты пугаешь меня.

 Он взглянул на нее, увидел страх в ее глазах и сразу же переменил тон.

 Он подсел к ней, взял ее холодные руки в свои.

 — Перестань беспокоиться, — сказал он, — предоставь все мне и делай то, что я говорю. Ведь тебе это нетрудно, правда? Только поступай в точности так, как я говорю.

 — Я всегда так и делаю, Дэвид.

 — Ну да, — засмеялся он, — ты так и делаешь. Мы выкарабкаемся из этого, не бойся. Я найду способ прищемить этого мистера Инока Ардена.

 — Кажется, было такое стихотворение, Дэвид, что-то о человеке, вернувшемся обратно…

 — Да. — Он оборвал ее. — Как раз это меня и беспокоит. Но я доберусь до сути, не бойся.

 Она сказала:

 — Ты повезешь ему деньги во вторник вечером?

 Он кивнул.

 — Пять тысяч. И скажу, что не могу достать сразу остальные. Но я должен помешать ему пойти к Клоудам. Думаю, что это была простая угроза, но почем знать…

 Дэвид замолчал, его глаза стали задумчивыми, и мозг продолжал напряженно работать, рассматривая и отвергая различные гипотезы.

 Потом он рассмеялся веселым, разудалым смехом. Были когда-то люди, ныне покойные, которые узнали бы этот смех, смех человека, приготовившегося к рискованному и опасному делу. В нем звучал вызов и радость предстоящей борьбы.

 — Я могу довериться тебе, Розалин, — сказал Дэвид. — Слава Богу, тебе я могу довериться безоговорочно…

 — Довериться мне? — Она вопросительно посмотрела на него своими большими глазами. — В чем же?

 Он улыбнулся.

 — Довериться в том, что ты поступишь в точности так, как я тебе скажу.

 В этом, Розалин, секрет успеха нашей операции. — Он засмеялся. — Операции под кодовым названием «Инок Арден».

 С некоторым удивлением Роули вскрыл большой розовый конверт. Кто, черт возьми, мог писать ему, употребляя подобные почтовые принадлежности, и как им удалось достать такую бумагу…

 «Дорогой мистер Роули, — читал он. — Я надеюсь, что Вы не сочтете вольностью с моей стороны, что я пишу Вам. Прошу извинить меня, но я думаю, что происходит нечто, о чем Вы должны знать. (С удивлением он отметил подчеркнутые слова.) Дело касается нашего разговора на днях вечером, когда Вы пришли и спросили о некой особе. Если Вы сможете зайти в „Олень“, я буду очень рада Вам все рассказать. Мы все здесь говорили, как ужасно несправедливо, что Ваш дядюшка умер и его деньги достались тому, у кого они сейчас.

 Надеюсь, что Вы не будете сердиться на меня, но я просто уверена, что Вам это обязательно нужно знать.

 Всегда Ваша, Беатрис Липинкот».

 Роули разглядывал послание, и мозг его лихорадочно работал. В чем, черт возьми, здесь дело?

 Старая добрая Беатрис! Он знал ее всю свою жизнь. Покупал табак в лавочке ее отца и проводил свободное время в баре, где она стояла за стойкой. Она была хорошенькой девушкой. Он помнил, что, когда был еще ребенком, ходили разные слухи о причине ее внезапного отъезда — Беатрис отсутствовала в Вормсли Вейл больше года. Говорили, что она уезжала рожать внебрачного младенца. Может, было и так, может, и нет.

 Но уже сейчас Беатрис, бесспорно, вполне респектабельная, добропорядочная дама. Масса болтовни и смешков за спиной, но внешне — воплощенное достоинство…

 Роули взглянул на часы. Он пойдет в «Олень» тотчас же. К черту все эти анкеты. Он хочет знать, что же такое жаждет поведать ему Беатрис.

 Было чуть больше восьми, когда он открыл дверь бара. Обычные приветствия, возгласы, кивки и «добрый вечер, сэр». Роули прошел к стойке, спросил пива. Беатрис просияла.

 — Рада вас видеть, мистер Роули.

 — Добрый вечер, Беатрис. Спасибо за письмо.

 Она бросила на него быстрый взгляд.

 — Я буду к вашим услугам через минуту, мистер Роули.

 Он кивнул и задумчиво тянул пиво, наблюдая, как Беатрис заканчивает дела. Она позвала Лили и оставила ее за стойкой. Потом сказала тихо:

 — Будьте любезны пройти со мной, мистер Роули.

 Она провела его по коридору, через дверь с надписью «Частная квартира».

 Это была очень маленькая комната, заставленная плюшевыми креслами и с множеством фарфоровых безделушек. Около радио на спинке стула висела довольно потрепанного вида кукла. Беатрис выключила радио и указала на плюшевое кресло.

 — Я так рада, что вы пришли, мистер Роули, и надеюсь, вы не сердитесь, что я написала вам… Но я уже несколько дней все думала об этом деле и твердо решила поставить вас в известность о том, что здесь происходит…

 У нее был счастливый и значительный вид, она была явно довольна собой.

 Роули спросил без особого любопытства:

 — И что же здесь происходит?

 — Вы помните, мистер Роули, того джентльмена, который остановился здесь, мистера Ардена? Того, про которого вы спрашивали?

 — Да. И что же?

 — На следующий день сюда пришел мистер Хантер и тоже спросил его.

 — Мистер Хантер? — Роули почувствовал интерес.

 — Да, мистер Роули. Номер пять, сказала я, мистер Хантер кивнул и сразу пошел наверх. Я была удивлена, должна сознаться, потому что этот мистер Арден не говорил, что знает кого-нибудь в Вормсли Вейл, и я считала, что он здесь чужой и никого не знает. Мистер Хантер был в очень дурном настроении, будто случилось что-то расстроившее его, но, конечно, тогда я еще ни о чем не догадывалась…

 Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Роули ничего не сказал, он только слушал. Он никогда не торопил собеседников. Если они не хотели торопиться, его это вполне устраивало.

 Беатрис продолжала с достоинством:

 — Несколько минут спустя мне понадобилось подняться в номер четыре, чтобы позаботиться о полотенцах и постельном белье. Это рядом с номером пять, и случилось так, что между этими комнатами есть дверь, но ее нельзя заметить, потому что как раз перед ней стоит большой гардероб. Конечно, эта дверь всегда заперта, но случайно на этот раз она была слегка приоткрыта, хотя я понятия не имею, кто мог ее открыть…

 И снова Роули ничего не сказал, только кивнул. «Это Беатрис открыла дверь, — подумал он. — Ей стало любопытно, и она специально поднялась в номер четыре, чтобы разузнать все, что можно»…

 — И понимаете, мистер Роули, я невольно услышала, о чем там говорят. Право, я была в таком состоянии, что у меня пол качался под ногами…

 «Хорошо, что здесь прочные полы», — подумал Роули.

 С бесстрастным, почти тупым выражением он выслушал взволнованный рассказ Беатрис о том разговоре, который она подслушала. Окончив, она жадно ждала реакции Роули.

 Прошло не менее двух минут, прежде чем Роули очнулся. Затем он встал.

 — Спасибо, Беатрис, — тихо сказал он. — Очень благодарен…

 С этими словами он вышел из комнаты. Беатрис почувствовала себя слегка разочарованной. «Право, мистер Роули мог бы сказать что-нибудь большее», — подумала она.

 Выйдя из «Оленя», Роули машинально пошел по направлению к дому, но, пройдя несколько сот ярдов, остановился и решительно повернул назад.

 По складу своего ума Роули медленно воспринимал внешние впечатления.

 Сначала он был только удивлен и лишь теперь начал осознавать действительное значение новости, которую сообщила Беатрис. Если ее рассказ соответствовал действительности, — а он в этом не сомневался, — то возникла ситуация, которая кровно касалась всех Клоудов. Лучше всего мог бы в ней разобраться Джереми Клоуд. Будучи юристом, Джереми Клоуд сумеет решить, как наилучшим образом использовать эту удивительную новость и какие шаги предпринять.

 Хотя Роули хотелось бы действовать самому, но он понимал, с некоторым сожалением, что гораздо лучше предоставить дело принципиальному и опытному юристу. Чем скорее Джереми узнает, что происходит, тем лучше. Придя к этой мысли, Роули направился к дому Джереми Клоуда на Хай-стрит.

 Маленькая служанка, открывшая дверь, сообщила ему, что мистер и миссис Клоуд обедают. Она собиралась провести его в столовую, но Роули сказал, что лучше подождет в кабинете Джереми, пока они кончат обедать. Ему не особенно хотелось, чтобы при разговоре присутствовала Фрэнсис. Чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше, пока не выработан план действий.

 Он беспокойно шагал взад и вперед по кабинету Джереми. На конторке стояла металлическая коробка с надписью: «Дело покойного сэра Вильямса Джессами». Полки были заставлены толстыми томами по юриспруденции. Висели старые фотографии: Фрэнсис в вечернем платье и ее отец, лорд Эдвард Трентон, в костюме для верховой езды. На одном из столов стоял портрет молодого человека в военной форме: это был Энтони, сын Джереми, убитый на войне.

 Роули отвернулся. Он сел в кресло и перевел взгляд на лорда Трентона.

 В столовой Фрэнсис говорила мужу:

 — Интересно, что нужно Роули?

 Джереми устало ответил:

 — Возможно, запутался с правительственными анкетами. Никто из фермеров не способен понять даже малую долю всех вопросников, какие им теперь приходится заполнять. Роули добросовестный парень. Его это беспокоит.

 — Он мил, — сказала Фрэнсис, — но ужасно медлителен. И знаешь, мне кажется, что между ним и Лин не все ладно.

 Джереми пробормотал рассеянно:

 — Лин… О да, конечно. Извини, я… Я… кажется, не в состоянии сосредоточиться. Напряжение…

 Фрэнсис поспешно сказала:

 — Не думай об этом. Все будет хорошо, уверяю тебя.

 — Иногда ты пугаешь меня, Фрэнсис. Ты удивительно бесстрашна. И ты не отдаешь себе отчета…

 — Я отдаю себе полный отчет во всем. Я не боюсь. Если хочешь, Джереми, все это даже доставляет мне удовольствие.

 — Именно это, дорогая, — сказал Джереми, — и вызывает у меня беспокойство.

 Она улыбнулась.

 — Иди, — сказала она. — Не заставляй этого сельского джентльмена слишком долго ждать. Иди помоги ему заполнить форму номер 11099 или еще какую-нибудь.

 Но когда они вышли из столовой, внизу хлопнула дверь. Появилась служанка Эдна и передала: мистер Роули сказал, что не будет ждать, никакого особо важного дела у него нет.

 В тот вторник Лин Марчмонт предприняла большую прогулку. Глухое недовольство собой и беспокойство вызывало в ней потребность обдумать наедине все происходящее.

 Несколько дней она не видела Роули. После их довольно бурного расставания в то утро, когда она просила одолжить ей пятьсот фунтов, они уже встречались, как обычно. Лин поняла, что ее требование было неразумно и что Роули имел полное моральное право отказать ей. Но благоразумие никогда не принадлежало к тем качествам, которые нравятся влюбленным.

 Внешне между ней и Роули все шло по-прежнему, но внутренне она не была уверена, что все в порядке. Последние дни показались ей невыносимо длинными и скучными, однако даже себе самой она не решалась признаться, что это как-то связано с внезапным отъездом в Лондон Дэвида Хантера и его сестры.

 Что до родственников, то они казались Лин в эти дни совершенно невыносимыми. За завтраком мать была в наилучшем настроении и вывела Лин из себя, заявив, что попробует найти второго садовника — «Старому Тому никак не справиться со всеми делами»…

 — Но, мамочка, нам это не по средствам! — воскликнула Лин.

 — Чепуха. Я убеждена, Лин, что Гордон был бы очень расстроен, если бы увидел, в какое состояние пришел сад. Он всегда требовал, чтобы зеленая изгородь содержалась в порядке, газон был подстрижен, дорожки расчищены. А погляди, на что сейчас похож наш сад. Не сомневаюсь, что Гордон хотел бы навести здесь порядок…

 — Даже если бы для этого пришлось занять денег у его вдовы?

 — Я же говорила тебе, девочка, Розалин была чрезвычайно мила. Я уверена, она вполне меня поняла. Сейчас, после того как я оплатила все счета, у меня хороший баланс в банке. Если хочешь знать, второй садовник даже поможет нам навести экономию, мы сможем вырастить больше овощей.

 — Мы можем купить целую кучу овощей, потратив значительно меньше, чем три фунта в неделю.

 — Мы найдем садовника за меньшую плату, дорогая. Сейчас много демобилизованных, они ищут работу. Так пишут в газетах.

 Лин сухо сказала:

 — Сомневаюсь, что ты их найдешь в Вормсли Вейл. Или в Вормсли Хит…

 И хотя разговор на этом закончился, Лин угнетала мысль, что мать рассчитывает на Розалин как на постоянный источник денег. Это вызывало в памяти насмешки Дэвида.

 Она вышла погулять, чтобы избавиться от этого раздражения и подавленности. Настроение ее не улучшилось от встречи у почты с тетушкой Кэтти. Тетушка Кэтти, напротив, была полна воодушевления.

 — Думаю, Лин, дорогая, что нас ждут прекрасные новости.

 — Что вы имеете в виду, тетушка Кэтти.

 — Я получила удивительное указание свыше… Просто необычайное… Перед нами выход из всех наших бед. Я столкнулась с препятствием, но снова получила указание: «Пытайся, пытайся и снова пытайся. Если сначала ничего не получится, все равно пытайся…» Я не собираюсь выдавать секреты, Лин, дорогая, и менее всего хотела бы вызывать преждевременные или необоснованные надежды, но я твердо уверена, что скоро наши дела придут в полный порядок. Давно пора. Я очень обеспокоена состоянием твоего дяди. Он слишком много работал во время войны. Ему необходимо оставить практику и посвятить себя исследованиям, но, конечно, без солидного дохода он не может этого сделать. Иногда у него бывают такие странные нервные припадки, меня зла ужасно беспокоит. Он такой странный…

 Лин задумчиво кивнула. Перемена в Лайонеле Клоуде не ускользнула от нее, так же как и странные переходы в его настроении. Она подозревала, что время от времени он прибегал к наркотикам, чтобы взбодрить себя, и опасалась, не стал ли он наркоманом. Это могло быть причиной его необыкновенной нервной возбудимости. «Интересно, — думала она, — догадывается ли об этом тетушка Кэтти? Она ведь вовсе не так глупа, как кажется…»

 Пройдя дальше по Хай-стрит, Лин мельком увидела дядю Джереми, входившего в свой дом. Лин подумала, что за последние три недели он сильно постарел.

 Она ускорила шаг. Ей хотелось уйти из Вормсли Вейл к холмам, на открытое поле. Идя быстрее, она вскоре почувствовала себя более спокойной.

 Надо пройти шесть-семь миль и как следует все обдумать. Всегда, всю свою жизнь она была решительной, здравомыслящей девушкой. Всегда знала, чего она хочет и чего не хочет. Никогда до сих пор она не плыла по течению…

 Да, а сейчас она подчинилась ходу событий. Она плывет по воле волн.

 Бесцельное, бессмысленное существование. С тех самых пор, как она демобилизовалась. Ее охватила болезненная тоска по ушедшим военным дням, когда четко были определены обязанности, жизнь распланирована и упорядочена, а решения за тебя принимал кто-то другой.

 Но, едва доведя эту мысль до конца, Лин ужаснулась. Неужели не она одна испытывает это? Неужели и это отголосок войны? Верно, здесь нет непосредственной опасности — подводных мин, падающих бомб, свиста пуль, догоняющих машину на пустынной дороге. Но есть другое, и оно еще страшнее — опасность поверить, что жизнь становится легче, если перестать думать…

 Она, Лин Марчмонт, уже не та решительная, неглупая девушка, которая вступала в армию. Там ее мысли были поставлены на службу определенному делу. Теперь она снова хозяйка себе, и ей страшно, что ум ее отказывается решать задачи, которые ставит перед ней ее собственная жизнь…

 …Люди, которые оставались здесь, не испытывали ничего подобного.

 Например, Роули…

 И сразу же мысли Лин обратились от обобщений абстрактного характера к вопросу, который нужно было решать сегодня же: это главный вопрос, по существу, единственный.

 Действительно, хочет ли она выйти замуж за Роули?..

 Тени медленно удлинялись. Наползали сумерки. Лин сидела без движения, подперев подбородок руками, на опушке маленькой рощи на склоне холма и глядела вниз, где расстилалась долина. Она потеряла счет времени, но чувствовала, что ей почему-то не хочется идти домой, в Вормсли Вейл.

 Ниже по склону, налево, виднелась усадьба Лонг Уиллоуз. Там будет ее дом, если она выйдет замуж за Роули.

 Если! Так дошло до этого: если? Если? Если?

 Какая-то птица вылетела из лесу с испуганным криком, похожим на крик рассерженного ребенка. Дым от проходящего поезда поднялся в воздух и, рассеиваясь, образовал в небе гигантский вопросительный знак.

 «Выходить ли мне замуж за Роули? Хочу ли я замуж за Роули? Могу ли я отказаться от брака с Роули?»

 Поезд, пыхтя, скрылся в долине, дым медленно рассеялся. Но вопросительный знак остался перед мысленным взором Лин.

 До отъезда она любила Роули. «Но домой я вернулась другой, — думала она. — Я уже не прежняя Лин».

 В ушах звенела стихотворная строка:

 А Роули? Вот Роули не изменился.

 Да. В этом все дело. Роули не изменился. Роули такой же, каким она оставила его четыре года назад.

 Хочет ли она выйти замуж за Роули? Если нет, то чего же она хочет?

 В роще, у нее за спиной, затрещали ветки. Кто-то прокладывал себе дорогу. Мужской голос чертыхнулся.

 Она вскрикнула:

 — Дэвид!

 — Лин! — Продираясь сквозь кустарник, он удивленно глядел на нее. — Что вы здесь делаете?

 До этого он бежал и слегка запыхался.

 — Не знаю. Просто думаю. Сижу и думаю. — Она смущенно засмеялась. — Кажется, уже поздно.

 — Вы не знаете, который час?

 Она мельком взглянула на свои ручные часы.

 — Опять стоят. Я действую парализующе на все часы.

 — Не только на часы, — сказал Дэвид. — Это действует ваш электрический заряд. Жизненная сила. Вы — сама жизнь.

 Он подошел к ней, и с неясным чувством беспокойства она поднялась на ноги.

 — Становится совсем темно. Мне нужно спешить домой. Который час, Дэвид?

 — Четверть десятого. Я должен бежать со всех ног. Мне необходимо поспеть на лондонский поезд девять двадцать.

 — Я не знала, что вы вернулись из города.

 — Мне надо было взять кое-что из Фэрроубэнка. Но я обязательно должен поспеть на этот поезд. Розалин сама не своя, когда остается в Лондоне ночью одна.

 — В гостинице? — В голосе Лин прозвучало презрение.

 Дэвид резко сказал:

 — Страх не знает логики. Когда переживешь бомбежку…

 Лин стало стыдно. С раскаянием в голосе она сказала:

 — Извините, я забыла.

 С внезапной горечью Дэвид воскликнул:

 — Да, это скоро забывается, все забывается. Снова нам ничто не угрожает. Мы опять ручные, опять там, где были, когда заварилась кровавая каша. Прячемся в своих вонючих норках, ищем безопасности. И вы, Лин, вы совершенно такая же, как и все!

 Она воскликнула:

 — Нет! Я не такая, Дэвид! Я только что думала…

 — Обо мне?

 Его порыв потряс ее. Он обнял ее, прижал к себе, яростно целовал горячими губами.

 — Роули Клоуд? — прошептал он. — Этот олух. Да нет же, Лин, ты моя!

 Вдруг так же внезапно, как обнял, он отпустил, почти оттолкнул Лин от себя.

 — Я опоздаю на поезд.

 Он опрометью бросился бежать вниз по склону.

 — Дэвид!..

 Он обернулся и крикнул ей:

 — Я позвоню тебе, когда доберусь до Лондона…

 Она смотрела, как он бежал в сгущающихся сумерках — сильный, мускулистый, легкий.

 Выбитая из колеи, со странно стесненным сердцем, не в силах собраться с мыслями, она направилась к дому.

 Прежде чем переступить порог, она помедлила… Ей хотелось избежать нежностей матери, ее вопросов… матери, способной занять пятьсот фунтов у людей, которых презирает.

 «Мы не имеем права презирать Розалин и Дэвида, — думала Лин, тихо пробираясь к себе наверх. — Мы такие же, как они. Готовы сделать все, что угодно, абсолютно все ради денег…»

 Она постояла в комнате, с любопытством разглядывая свое лицо в зеркале.

 «Совершенно чужое лицо», — думала она.

 Внезапно ее охватил приступ гнева.

 «Если бы Роули действительно любил меня, — пронеслось в голове, — он сумел бы достать эти пятьсот фунтов. Сумел бы, непременно сумел. Он не позволил бы; мне чувствовать себя униженной перед Дэвидом… Дэвид сказал, что позвонит мне, когда приедет в Лондон…»

 Она сошла вниз как во сне. Сны, думала она, бывают очень опасными…

 — Наконец-то ты вернулась, Лин, — с облегчением произнесла Эдела. — А я и не слышала, как ты вошла. Давно ты уже дома?

 — Целую вечность. Я была наверху.

 — Лучше говори мне, когда возвращаешься. Я беспокоюсь, если ты гуляешь одна в темноте.

 — Ну что ты, мамочка, разве я не могу о себе позаботиться сама?

 — В последнее время в газетах сообщалось о таких ужасах. Эти демобилизованные пристают к девушкам.

 — Наверно, девушки сами хотят, чтобы к ним приставали.

 Она улыбнулась довольно грустной улыбкой. Да, девушки хотят острых ощущений. Кому, в конце концов, нужна безопасность?..

 — Лин, дорогая, ты не слушаешь меня?

 С усилием Лин заставила себя вернуться к действительности. Мать все время о чем-то говорила…

 — Что ты сказала, мамочка?

 — Я говорила, дорогая, о подружках на твоей свадьбе. Надеюсь, они смогут сшить себе платья на свои талоны. Хорошо, что и ты получила эти спецталоны при демобилизации. Мне ужасно жаль тех девушек, которые, выходят замуж, ничего не имея, кроме обычных карточек. Им, бедняжкам, приходится довольствоваться своими старыми вещами и теми пустяками, которые можно купить по карточкам. А ты, Лин, право, счастливая. Если учесть, что у всех нас почти не осталось приличного белья, то тебе, конечно, повезло…

 — О да, очень повезло…

 Она беспокойно ходила по комнате, брала в руки какие-то предметы, снова ставила их на место.

 — Почему ты так нервничаешь, дорогая? Мне делается как-то не по себе.

 — Извини, мамочка.

 — Что-нибудь случилось?

 — Что могло случиться? — резко ответила Лин.

 — Ну не кидайся на меня, дорогая. Так вот, о подружках невесты. Думаю, тебе следует пригласить Мейкри. Ее мать была моей ближайшей подругой, она, безусловно, обидится, если…

 — Терпеть не могу Джоан Мейкри и всегда ее ненавидела.

 — Знаю, дорогая, но какое это имеет значение? Ее мать обидится, я уверена…

 — Мамочка, ведь это моя свадьба.

 — Конечно, дорогая, но…

 — Если только вообще будет свадьба.

 Она не собиралась этого говорить. Слова сами слетели у нее с языка. Она была бы рада их вернуть, но было поздно. Миссис Марчмонт с тревогой смотрела на дочь.

 — Лин, дорогая, что это значит?

 — О, ничего, мамочка.

 — Ты не поссорилась с Роули?

 — Нет, разумеется, нет. Не волнуйся, мамочка, все в порядке.

 Но Эдела смотрела на дочь в глубокой тревоге, по-матерински почувствовав смятение в ее глазах под нахмуренными бровями.

 — Я всегда считала, что тебе будет так спокойно с Роули.

 — Кому нужно это спокойствие? — презрительно спросила Лин. И тут же резко повернулась. — Что это? Телефон?

 — Нет. А что? Ты ждешь звонка?

 Лин покачала головой. Унизительно ждать телефонного звонка. Он сказал, что позвонит ей сегодня. Значит, позвонит непременно. «Ты не в своем уме, — говорила она себе. — Не в своем уме».

 …Почему этот человек так притягивает ее? Перед ее глазами возникло его мрачное, нахмуренное лицо. Она попыталась отогнать это воспоминание, попыталась вызвать вместо него в своем воображении широкое добродушное лицо Роули. Его медленную улыбку, его любящий взгляд. «Но разве Роули действительно любит меня?» — думала она. Если бы он действительно любил, он понял бы ее в тот день, когда она пришла и умоляла его достать пятьсот фунтов. Он не был бы тогда так ужасно благоразумен и деловит.

 Выйти за Роули, жить на ферме, никогда больше не уезжать, больше не видеть чужого неба, не вдыхать незнакомые запахи… больше не быть свободной…

 Резко зазвонил телефон. Лин глубоко вздохнула, прошла через зал и взяла трубку.

 — Лин? Это ты? О, я так рада. Я боюсь, дорогая, что я спутала число… день собрания в институте…

 Еле слышный сбивчивый голос продолжал. Лин слушала, — вставляла реплики, разуверяла, получала благодарности.

 — Мое счастье, дорогая Лин, что ты так добра и всегда все помнишь. Понять не могу, почему я всегда все путаю…

 Лин тоже не могла этого понять. Способность тетушки Кэтти путать простейшие вещи была поистине гениальной…

 — Но я всегда говорила, — заключила тетушка Кэтти, — что беда не приходит одна. У нас испортился телефон, и мне пришлось идти звонить по автомату. Когда я вошла в будку, у меня не оказалось двухпенсовой монеты, только полшиллинга… и мне пришлось идти и просить…

 Наконец все переживания были исчерпаны. Лин повесила трубку и вернулась в гостиную. Эдела настороженно спросила:

 — Кто?..

 — Тетушка Кэтти, — быстро ответила Лин.

 — Что ей было нужно?

 — О, как обычно, она все перепутала…

 Лин снова села с книгой, поглядывая на часы. Да, так рано он не мог еще звонить. В пять минут двенадцатого телефон зазвонил снова. На этот раз она не будет надеяться, возможно, это снова тетушка Кэтти…

 Но нет. «Вормсли Вейл, тридцать четыре? Лондон вызывает мисс Лин Марчмонт». У нее замерло сердце.

 — Мисс Марчмонт у телефона.

 — Не кладите трубку.

 Она ждала. Шум в трубке. Затем тишина. Телефонная сеть работает все хуже. Она ждала, потом раздраженно постучала по рычагу. Снова ждала.

 Другой женский голос без всякого выражения равнодушно произнес:

 — Повесьте трубку, пожалуйста. Вас вызовут позднее.

 Она повесила трубку, пошла обратно в гостиную… Как только взялась за ручку двери, опять раздался звонок. Она поспешила обратно к телефону.

 — Алло?

 Мужской голос сказал:

 — Вормсли Вейл, тридцать четыре? Лондон вызывает мисс Лин Марчмонт.

 — У телефона.

 — Одну минуту, пожалуйста! — Потом едва слышно:

 — Говорите, Лондон, абонент у телефона…

 И затем внезапно голос Дэвида.

 — Лин, это вы?

 — Дэвид!

 — Я должен поговорить с вами.

 — Да…

 — Послушайте, Лин, мне лучше уйти с вашей дороги…

 — Что вы хотите сказать?

 — Совсем уехать из Англии. О, что тут сложного? Я уверял Розалин, будто это трудно, просто потому, что не хотел уезжать из Вормсли Вейл. Ну что хорошего из этого выйдет? Вы и я, у нас ничего не получится. Вы прекрасная девушка, Лин, а я… Что касается меня, я отнюдь не праведник, никогда им не был. И не льстите себя надеждой, что стану им ради вас. Я, может быть, и хотел бы, но не получится… Нет, лучше выходите за этого работягу Роули. С ним вы не будете знать ни одного тревожного дня. Со мной вы узнаете ад…

 Она все стояла, прижимая трубку и ничего не говоря.

 — Лин, вы еще слушаете?

 — Да, я слушаю.

 — Вы ничего не говорите.

 — А что говорить?

 — Лин!..

 — Да?..

 Странно, как ясно она ощущала, несмотря на расстояние, его волнение, его необычное состояние…

 Он тихо чертыхнулся:

 — Черт побери все на свете! — и повесил трубку.

 Миссис Марчмонт появилась в гостиной и спросила:

 — Это был?..

 — Ошиблись номером, — ответила Лин и поспешно пошла к себе наверх.

 Способ, которым будили постояльцев в «Олене» в назначенное ими время, был очень прост. Для этого просто колотили в дверь и громко сообщали, что сейчас «Полдевятого, сэр» или «Восемь часов» — в зависимости от обстоятельств. Утренний чай приносили только в тех случаях, когда постоялец очень на этом настаивал. Поднос, бренча посудой, ставили на коврик перед дверью.

 В ту среду утром юная Глэдис проделала обычную процедуру перед дверью комнаты номер пять. Она выкрикнула: «Четверть девятого, сэр» — и с такой силой опустила поднос, что молоко выплеснулось из кувшинчика. Затем она пошла дальше, будить других и исполнять прочие обязанности.

 Только в десять часов она обратила внимание на то, что чай пятого номера еще не тронут.

 Она несколько раз сильно, постучала в дверь, не получила ответа и вошла в комнату.

 Постоялец пятого номера был не из тех джентльменов, которые привыкли долго спать; кроме того, она вспомнила, что перед окном этой комнаты удобная плоская крыша. Глэдис подумала, что, возможно, «пятый» дал деру, не заплатив по счету.

 Но человек, записавшийся под именем Инок Арден, не дал деру. Он лежал посреди комнаты лицом вниз, и, хотя Глэдис не имела ни малейших медицинских познаний, она сразу поняла, что он мертв.

 Глэдис в ужасе отшатнулась, закричала, выбежала из комнаты и с криком помчалась вниз по лестнице.

 — Мисс Липинкот! Ой, мисс Липинкот!..

 Мисс Липинкот находилась у себя в комнате, доктор Лайонел Клоуд бинтовал ей порезанную руку. Когда в комнату с криком ворвалась девушка, доктор раздраженно обернулся и уронил бинт.

 — Ой, мисс!..

 — Ну, в чем дело? — резко спросил доктор.

 — В чем дело, Глэдис? — повторила за ним Беатрис.

 — О мисс! Джентльмен из пятого номера… Он лежит там на полу, мертвый!..

 Доктор пристально посмотрел на девушку, потом на мисс Липинкот.

 Беатрис, в свою очередь, переводила взгляд с доктора на Глэдис.

 — Чепуха, — неуверенно сказал доктор Клоуд.

 — Мертвый, как кочерыжка, — сказала Глэдис и добавила со вкусом:

 — Голова совсем разбита.

 Доктор посмотрел на мисс Липинкот.

 — Может быть, мне…

 — Да, пожалуйста, доктор, но, по правде говоря, я как-то не верю…

 Все трое, во главе с Глэдис, поспешили наверх. Войдя в номер, доктор Клоуд опустился на колени перед распростертым телом.

 Затем он поднял голову и посмотрел на Беатрис. Совсем другим, деловым тоном он сказал:

 — Вам следует позвонить в полицейский участок.

 Беатрис Липинкот вышла. Глэдис последовала за ней и спросила испуганным шепотом:

 — О мисс, вы думаете, что это убийство?

 — Держи язык за зубами, Глэдис, — резко сказала Беатрис, взволнованно поправляя прическу. — Если ты будешь называть это убийством, не зная, так ли оно на самом деле, ты можешь попасть под суд за клевету. Да и «Оленю» повредит, если об этом будут много болтать… Можешь приготовить себе чашку чая, тебе надо подкрепиться.

 — Да, конечно, мисс. Я никак не опомнюсь. Вам я тоже принесу чая. Вы тоже сама не своя…

 Старший инспектор Спенс задумчиво смотрел на Беатрис Липинкот, которая сидела против него, плотно сжав губы.

 — Благодарю вас, мисс Липинкот, — сказал он. — Это все, что вы можете припомнить? Я отдал перепечатать на машинке ваши показания, чтобы вы могли прочитать их и, если не возражаете, подписать.

 — О Боже! Надеюсь, мне не придется давать показания в суде?

 Старший инспектор Спенс ободряюще улыбнулся:

 — Ну-ну, может быть, до этого не дойдет, — сказал он не вполне искренне.

 — Возможно, это самоубийство, — с надеждой предположила Беатрис.

 Инспектор Спенс воздержался от замечания, хотя сознавал, что вряд ли можно совершить самоубийство, размозжив себе затылок каминными щипцами.

 Вместо этого он сказал прежним спокойным тоном:

 — Никогда не следует торопиться с выводами. Благодарю вас, мисс Липинкот. Очень любезно с вашей стороны, что вы помогли нам вашими своевременными показаниями…

 Когда она ушла, он мысленно перечитал эти показания. Он знал все о Беатрис Липинкот и вполне отдавал себе отчет в том, насколько можно полагаться на достоверность ее заявлений. Особенно когда речь идет о подслушанном разговоре. Несколько лишних подробностей для занимательности; еще несколько из-за того, что в пятом номере было совершено убийство. Но если убрать все лишнее, то оставшееся само по себе достаточно подозрительно и неприглядно.

 Инспектор Спенс посмотрел на стол, за которым сидел: наручные часы с разбитым стеклом, маленькая золотая зажигалка с инициалами, губная помада в золоченом футляре и тяжелые каминные щипцы, на массивной головке которых видны ржаво-коричневые пятна.

 В дверь заглянул сержант Грейвз. Он сообщил, что инспектора хочет видеть мистер Роули Клоуд. Спенс кивнул, и сержант ввел Роули.

 Инспектор Спенс знал Роули не хуже, чем Беатрис Липинкот. Если Роули пришел в полицейский участок, значит, ему есть что сказать, и то, что он скажет, будет солидно, надежно, далеко от фантазии. Одним словом, сообщение Роули будет стоить того, чтобы его выслушали. В то же время, поскольку Роули человек неторопливый, ему понадобится немало времени, чтобы высказаться. Таких людей, как Роули Клоуд, нельзя торопить. Если их торопить, они начнут запинаться, повторяться и займут в два раза больше времени…

 — Доброе утро, мистер Роули. Рад вас видеть. Можете вы пролить свет на дело, которым мы занимаемся? Я имею в виду убийство в «Олене».

 К некоторому удивлению Спенса, Роули начал с вопроса:

 — Вы установили личность убитого?

 — Нет, — медленно ответил Спенс. — Не могу этого сказать. Он записался в книге постояльцев — Инок Арден. Но при нем не найдено ничего, что подтвердило бы, что он действительно Инок Арден.

 Роули нахмурился:

 — Не кажется ли это вам несколько… странным?

 Инспектору это показалось чрезвычайно странным, но он не собирался обсуждать это с Роули Клоудом. Он просто сказал любезным тоном:

 — Ну, мистер Клоуд, здесь задаю вопросы я. Вчера вечером вы приходили к покойному. Зачем?

 — Вы знаете Беатрис Липинкот, инспектор? Из «Оленя»?

 — Да, разумеется, — сказал инспектор, надеясь избежать длительного выяснения подробностей. — И уже выслушал ее. Она приходила ко мне с показаниями.

 Роули вздохнул с облегчением.

 — Хорошо. Я боялся, что она не захочет быть замешанной в полицейском расследовании. Такие люди, как она, иногда боятся этого. — Инспектор кивнул. — Так вот, Беатрис рассказала мне о разговоре, который подслушала, и мне это показалось… я не знаю, согласитесь ли вы со мной… чрезвычайно подозрительным. Ведь мы… ну… мы заинтересованная сторона…

 Инспектор опять кивнул. В свое время он тоже не стоял в стороне от пересудов в связи со смертью Гордона Клоуда и, как большинство местных жителей, считал, что с семьей Клоудов обошлись несправедливо. Он разделял общее мнение, что миссис Гордон «не леди» и что брат миссис Гордон Клоуд из тех молодых людей, которые были очень полезны в рядах коммандос во время войны, но в мирное время их следует обходить стороной…

 — Я полагаю, мне не надо объяснять вам, инспектор, что, если первый муж миссис Гордон жив, положение нашей семьи меняется коренным образом.

 Рассказ Беатрис впервые натолкнул меня на мысль, что такое стечение обстоятельств возможно. Мне это никогда и в голову не приходило. Считал ее вдовой дяди. Должен сказать, что эти новые обстоятельства порядком взволновали меня. Потребовалось время, пока я полностью осмыслил их. Я из тех, кто должен подумать…

 Спенс снова кивнул. Он ясно себе представлял, как Роули медленно обдумывает вопрос, снова и снова ворочая его в уме.

 — Сначала я подумал, что мне лучше посвятить в это дело своего дядю — того, который адвокат.

 — Мистера Джереми Клоуда?

 — Да, поэтому я отправился к нему. Наверное, это было в самом начале девятого. Они еще обедали, и я пошел в кабинет Джереми, чтобы подождать его. И продолжал обдумывать это дело…

 — Да?

 — …И пришел к заключению, что сам должен кое-что сделать, прежде чем посвящать в дело дядю. Адвокаты, инспектор, все одинаковы, я убедился.

 Очень медлительны, очень осторожны и должны быть абсолютно уверены в фактах, прежде чем сделают хотя бы шаг. Информация, которую я имел, получена неофициальным путем, и я подумал, что Джереми, наверное, будет долго уточнять то да се, прежде чем начнет действовать. Я решил, что пойду в «Олень» и сам встречусь с этим парнем.

 — Так вы и сделали?

 — Да. Я сразу пошел обратно в «Олень»…

 — В котором часу это было?

 Роули помедлил.

 — Дайте подумать… Я пришел к дому дяди минут в двадцать девятого или около этого… могу ошибаться на пять минут… А в гостиницу — после половины девятого… Ну, точно не могу сказать… может, без двадцати девять…

 — Итак, мистер Клоуд?..

 — Я знал, где он находится: Беа называла номер комнаты. Поэтому я сразу поднялся на второй этаж и постучал в дверь, тот сказал «войдите», и я вошел.

 Роули помолчал.

 — Не думаю, чтоб я хорошо справился с этим делом. Когда я шел туда, я думал, что нахожусь на высоте положения. Но этот парень был довольно-таки умен. Я не сумел выудить из него ничего определенного. Думал, что он испугается, когда я сказал, что он занимается шантажом, но мое замечание, казалось, лишь позабавило его. Он спросил меня, этот нахал, не собираюсь ли я сам участвовать в сделке. «Вам не удастся вести вашу грязную игру со мной, — сказал я. — Мне-то нечего скрывать». А он нагло ответил, что имел в виду вовсе не то. Дело в том, сказал он, что у него есть кое-что на продажу, так не хочу ли я стать покупателем? «Что вы имеете в виду?» — спросил я. Он ответил: «Сколько заплатите вы или ваша семья, если я передам вам определенные доказательства того, что Роберт Андерхей, по имеющимся сведениям умерший в Африке, на самом деле живет себе и здравствует?» Я спросил его, на кой дьявол нам вообще за это платить? Он засмеялся и сказал: «Потому что сегодня вечером у меня будет клиент, который охотно заплатит весьма солидную сумму за доказательство того, что Роберт Андерхей действительно умер». Потом… потом я несколько вышел из себя и сказал ему, что наша семья не занимается такого рода грязными сделками. Если Андерхей действительно жив, сказал я, это можно легко установить. Я уже уходил, но тут он опять засмеялся и сказал таким странным тоном: «Не думаю, что вам удастся доказать это без моей помощи». Очень странно он это сказал…

 — А потом?

 — Честно говоря, я пошел домой расстроенный. Мне показалось, что я только запутал дело. Пожалел, что не предоставил старому Джереми разбираться в этой путанице. Ведь адвокаты привыкли иметь дело со скользкими типами.

 — В котором часу вы вышли из «Оленя»?

 — Понятия не имею. Хотя нет, подождите. Наверно, было почти девять, потому что я слышал позывные перед передачей новостей, когда шел по поселку, — слышал из одного окна…

 — А не говорил Арден, кого именно он ждет? Какого «клиента»?

 — Нет, не говорил. Я считал, что Дэвида Хантера. Кого же еще?

 — Вам не показалось, что он встревожен предстоящей встречей?

 — Говорю вам, парень был абсолютно доволен собой и чувствовал себя хозяином положения.

 Спенс легким жестом указал на тяжелые каминные щипцы.

 — Вы не заметили их на каминной решетке?

 — Эти? Нет… по-моему. Огонь не горел…

 Он нахмурился, стараясь воспроизвести в памяти обстановку в комнате.

 — На каминной решетке были щипцы — это я помню, но не знаю, какие именно. — Он спросил:

 — Так это именно ими?..

 Спенс кивнул. Роули нахмурился.

 — Занятно. Хантер легковес, а Арден был крупным мужчиной и, наверное, сильным…

 Инспектор сказал бесстрастно:

 — Медицинское заключение гласит, что его ударили сзади и что удары каминными щипцами были нанесены сверху.

 — Конечно, он был очень самоуверен, — задумчиво сказал Роули, — но я бы на его месте не поворачивался спиной к человеку, из которого собираюсь выкачать деньги, если к тому же этот человек отважно сражался на войне…

 Арден, видимо, не любил осторожничать.

 — Будь он поосторожнее, весьма вероятно, он бы был сейчас жив, — сухо заметил инспектор.

 — Это было бы здорово! — воскликнул Роули. — Я чувствую, что порядком запутал дело. Если бы только я не напускал на себя всей этой неприступности и высокомерия, мне бы удалось кое-что выудить у него. Надо было притвориться, что сделка меня заинтересовала, но очень уж все это глупо. Кто мы такие, чтобы бороться против Розалин и Дэвида? У них есть деньги. А мы все вместе не собрали бы и пятисот фунтов.

 Инспектор взял в руки золотую зажигалку.

 — Вам знаком этот предмет?

 Роули нахмурил брови. Он медленно произнес:

 — Где-то я ее видел, но не могу вспомнить где. Не очень давно. Нет, не могу вспомнить…

 Спенс положил зажигалку на стол, минуя протянутую Роули руку, взял губную помаду, раскрыл ее.

 — А это?

 Роули усмехнулся.

 — Ну! Это уж не по моей части, инспектор…

 Спенс с задумчивым видом мазнул помадой по тыльной стороне ладони и чуть склонил голову набок, внимательно рассматривая полоску.

 — Цвет, который обычно употребляют брюнетки, — заметил он.

 — Странные вещи известны вам, полицейским, — сказал Роули и поднялся. — Так вы не знаете, решительно не знаете, кто такой этот покойник?

 — А у вас самого есть какие-нибудь догадки, мистер Клоуд?

 — У меня только одно соображение, — медленно сказал Роули. — Этот парень был нашим единственным ключом к Андерхею. Теперь, когда он мертв… ну, теперь уж искать Андерхея — все равно что иголку в стоге сена.

 — Дело будет предано огласке, мистер Клоуд, — сказал Спенс. — В свое время информацию напечатают. Если Андерхей жив и ему удастся увидеть газету, он, может быть, и объявится.

 — Да, — с сомнением сказал Роули. — Может быть.

 — Но вы так не думаете?

 — Я думаю, — ответил Роули, — что первый раунд выиграл Дэвид Хантер.

 — Не уверен, — сказал Спенс.

 Когда Роули вышел, Спенс снова взял в руки зажигалку и посмотрел на инициалы «Д.Х.», выгравированные на ней.

 — Дорогая работа, — сказал он сержанту Грейвсу. — Не массовое производство. Очень легко установить, где она куплена. Грейторекс или одно из этих роскошных заведений на Бонд-стрит. Разузнайте.

 — Слушаюсь, сэр…

 Затем инспектор осмотрел ручные часы. Стекло было раздроблено, стрелки остановились на девяти часах и десяти минутах. Он взглянул на сержанта.

 — Давали на экспертизу, Грейвс?

 — Так точно, сэр. Главная пружина сломана.

 — А механизм стрелок?

 — В полном порядке, сэр.

 — О чем, по вашему мнению, говорят эти часы, Грейвс?

 Грейвс сказал осторожно:

 — Видимо, часы могут указать время, когда было совершено преступление…

 — Когда вы прослужите в полиции с мое, — сказал Спенс, — вы будете относиться с некоторым подозрением к таким удобным уликам, как разбитые часы. Может быть, на этот раз это и есть улика, а может быть — старый трюк. Переведите стрелки на то время, какое вам нужно, разбейте часы — и вы имеете превосходное алиби. Но такого стреляного воробья, как я, вы на это не поймаете. Я считаю, что время преступления точно не установлено.

 Медицинское заключение гласит: между восемью и одиннадцатью часами вечера…

 Сержант Грейвс кашлянул.

 — Эдвард, младший садовник в Фэрроубэнке, говорит, что видел, как Дэвид Хантер выходил из боковой двери в семь часов тридцать минут вечера. Служанки не знали, что он здесь. Они думали, что он в Лондоне с миссис Гордон. Из показаний Эдварда явствует, что Хантер был здесь поблизости.

 — Да, — сказал Спенс. — Интересно услышать, что скажет сам Хантер о том, что он делал вчера вечером.

 — Мне кажется, случай бесспорный, сэр, — сказал Грейвс, разглядывая инициалы на зажигалке.

 — Гм, — промычал инспектор. — Но надо еще объяснить это. — И он показал на губную помаду.

 — Она закатилась под комод, сэр. Может быть, она уже давно была там.

 — Я проверял, — сказал Спенс. — В последний раз женщина занимала этот номер три недели назад. Я знаю, что обслуживание в гостиницах сейчас далеко не блестящее, но все же, я думаю, хоть раз в три недели пол под мебелью протирают шваброй. «Олень», в общем, содержится в чистоте и порядке…

 — Но ведь нет никаких данных о том, что Арден связан с какой-то женщиной.

 — Я знаю, — сказал инспектор. — Поэтому эту помаду я отношу к тому, что называю «неизвестными величинами».

 Сержант Грейвс воздержался и не сказал «cherchez la femme»^[2]. У него было прекрасное французское произношение, и он не хотел раздражать этим инспектора Спенса. Сержант Грейвс был тактичным молодым человеком.

 Старший инспектор Спенс окинул взглядом Шепердс-Корт, прежде чем переступить его гостеприимный порог. Это солидное, богатое здание скромно стояло по соседству с Шепердс-Маркет.

 В холле ноги Спенса утонули в мягком ворсе ковра. Крытый бархатом диванчик, жардиньерка, полная цветущих растений… Прямо перед Спенсом — маленький автоматический лифт, а сбоку — пролет лестницы. Справа в холле была дверь с надписью «Контора». Спенс толкнул ее и вошел.

 Он очутился в маленькой комнате, разделенной низкой перегородкой, за которой стояли стол с машинкой и два стула. В конторе никого не было.

 Заметив кнопку звонка в перегородке из красного дерева, Спенс нажал ее.

 Никто не появился, и он снова позвонил. Через минуту-две открылась дальняя дверь, и вошел некто в блестящей униформе. По виду этого человека можно было принять за иностранного генерала, но его речь выдавала лондонца, причем лондонца необразованного.

 — Да, сэр?

 — Мне нужна миссис Гордон Клоуд.

 — Третий этаж, сэр. Может быть, сначала позвонить?

 — Так она здесь? — сказал Спенс. — Я думал, что она за городом.

 — Нет, сэр, она здесь с прошлой субботы.

 — А мистер Дэвид Хантер?

 — Мистер Хантер тоже здесь.

 — Он не уезжал?

 — Нет, сэр.

 — А прошлую ночь он был здесь?

 — Послушайте, — внезапно рассвирепел «генерал». — В чем дело? Хотите узнать биографии всех наших постояльцев?

 Спенс молча предъявил служебное удостоверение. «Генерал» моментально присмирел и даже проявил желание помочь.

 — Прошу прощения, — сказал он. — Но я ведь не мог знать, правда?

 — Итак, мистер Хантер прошлую ночь был здесь?

 — Да, сэр, здесь. По крайней мере, насколько мне известно. То есть он не говорил, что уходит…

 — Вам было бы известно, если бы его не было дома?

 — Вообще говоря, не обязательно. Хотя джентльмены и дамы обычно говорят, если собираются уходить. Оставляют распоряжения относительно писем и что отвечать, если им будут звонить.

 — Телефонные разговоры ведутся из вашей конторы?

 — Нет, в большинстве квартир имеются свои телефоны. Но кое-кто предпочитает не иметь телефона. В таких случаях мы их извещаем по внутреннему аппарату, и они спускаются и говорят из телефонной будки в холле.

 — Но в квартире миссис Клоуд есть телефон?

 — Да, сэр.

 — Значит, по вашим сведениям, они оба были дома прошлой ночью?

 — Совершенно верно.

 — А где питаются ваши постояльцы?

 — У нас есть ресторан, но миссис Клоуд и мистер Хантер не очень часто пользуются им. Обычно они обедают в городе.

 — А завтрак?

 — Он подается в номера.

 — Можете вы установить, был ли им подан завтрак сегодня утром?

 — Да, сэр, я это могу узнать у горничной.

 Спенс кивнул.

 — Я сейчас пойду наверх. Вы сообщите мне об этом, когда я спущусь.

 — Хорошо, сэр…

 Спенс вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа. На каждой площадке было только по две квартиры. Спенс позвонил у номера девять.

 Дэвид Хантер открыл дверь. Он не знал инспектора и резко спросил:

 — Ну, что такое?

 — Мистер Хантер?

 — Да.

 — Старший инспектор Спенс из Остширской полиции. Могу я поговорить с вами?

 — Прошу прощения, инспектор, — ухмыльнулся тот. — Я думал, вы коммивояжер. Войдите.

 Он провел инспектора в очень современную, очаровательную комнату.

 Розалин Клоуд стояла у окна. Она обернулась при их появлении.

 — Розалин, это старший инспектор Спенс, — сказал Хантер. — Садитесь, инспектор. Выпьете?

 — Нет, спасибо, мистер Хантер.

 Розалин слегка наклонила голову. Теперь она сидела спиной к окну, крепко сцепив лежащие на коленях руки.

 — Курите? — Дэвид предложил сигареты.

 — Спасибо. — Спенс взял сигарету, подождал…

 Дэвид опустил руку в карман, вынул ее, нахмурился, взял коробок спичек.

 Зажег спичку и дал прикурить инспектору.

 — Спасибо, сэр.

 — Ну? — непринужденно сказал Дэвид, закуривая сам. — Что же приключилось в Вормсли Вейл? Может быть, наша кухарка орудует на черном рынке? Она достает нам отличные продукты, и я всегда недоумевал, не кроется ли за этим какая-нибудь зловещая тайна.

 — Дело гораздо серьезнее, — сказал инспектор. — В гостинице «Олень» прошлой ночью умер человек. Его убили. Точнее, ему проломили череп…

 Приглушенное восклицание вырвалось у Розалин. Дэвид быстро сказал:

 — Прошу вас, инспектор, не вдавайтесь в подробности. Моя сестра очень чувствительна. Если вы будете упоминать о крови и прочих ужасах, она может потерять сознание.

 — О, весьма сожалею, — сказал инспектор. — Но там и не было особенных ужасов. Однако это все же настоящее убийство…

 Он помолчал. Дэвид поднял брови и спокойно сказал:

 — Вы заинтересовали меня… Но к нам-то какое это имеет отношение?

 — Мы надеялись, что вы сможете рассказать нам что-либо об этом человеке, мистер Хантер.

 — Я?

 — Вы заходили к нему в прошлую субботу вечером. Его имя или имя, под которым он зарегистрировался в гостинице, — Инок Арден.

 — Да, конечно. Теперь я вспоминаю.

 Дэвид говорил спокойно, без смущения.

 — Так как же, мистер Хантер?

 — Боюсь, инспектор, что не смогу помочь вам. Я почти ничего не знаю об этом человеке.

 — Его действительно звали Инок Арден?

 — Весьма сомнительно.

 — Что он рассказывал вам?

 — Обычная история из жизни неудачника. Он упоминал некоторые места, военные эпизоды, называл имена… — Дэвид пожал плечами. — Просто мошенничество, боюсь. Вся его история кажется выдумкой.

 — Вы дали ему денег, сэр?

 Наступила короткая пауза, затем Дэвид сказал:

 — Только одну бумажку, пять фунтов, просто на счастье. Он все-таки был на войне…

 — Он называл некоторые имена, вам… известные?

 — Да.

 — И одно из этих имен — капитан Роберт Андерхей?

 Наконец он добился ожидаемого эффекта. Дэвид запнулся. Розалин испуганно вскрикнула.

 — Что заставляет вас так думать, инспектор? — спросил, помолчав, Дэвид.

 Его глаза смотрели настороженно, испытующе.

 — Полученная информация, — бесстрастно ответил инспектор.

 Снова последовало недолгое молчание. Инспектор чувствовал, что глаза Дэвида изучают его, стараются оцепить…

 Он спокойно ждал.

 — Вы имеете представление, инспектор, кем был Роберт Андерхей?

 — Полагаю, что вы скажете мне, сэр.

 — Роберт Андерхей был первым мужем моей сестры. Он умер в Африке несколько лет тому назад.

 — Вы вполне в этом уверены, мистер Хантер? — быстро спросил инспектор.

 — Вполне уверен. Ведь это так, правда, Розалин? — Он обернулся к ней.

 — О да. — Она говорила быстро, не переводя дыхания. — Роберт умер от лихорадки, тропической лихорадки. Это было так грустно…

 — Иногда распространяются слухи, которые не вполне соответствуют действительности, миссис Клоуд.

 Она ничего не ответила и смотрела не на него, а на брата. Затем через мгновение она повторила:

 — Роберт умер.

 — Из информации, имеющейся в моем распоряжении, следует, что этот человек, Инок Арден, называл себя другом покойного Андерхея и сообщил вам, мистер Хантер, что Роберт Андерхей жив.

 Дэвид покачал головой.

 — Ерунда, — сказал он. — Абсолютная ерунда.

 — Вы решительно утверждаете, что имя Роберта Андерхея не упоминалось?

 — О! — Чарующе улыбнулся Дэвид. — Почему же? Конечно, упоминалось.

 Бедняга был знаком с Андерхеем…

 — Не было здесь шантажа, мистер Хантер?

 — Шантажа? Я вас не понимаю, инспектор.

 — Неужели не понимаете, мистер Хантер? Между прочим — прошу понять, что это чистая проформа, — где вы были вчера… скажем, между семью и одиннадцатью вечера?

 — Предположим — и это тоже чистая проформа, инспектор, — что я откажусь отвечать.

 — Не кажется ли вам, что вы ведете себя по-детски, мистер Хантер?

 — Не думаю. Я не люблю, никогда не любил, чтобы меня запугивали…

 Инспектор подумал, что это, по всей вероятности, правда. Он и раньше встречал свидетелей типа Дэвида Хантера. Свидетелей, которые упирались из упрямства, а совсем не потому, что им надо было скрывать что-то. Казалось, сам факт, что их просили дать отчет, куда они ходили и что делали, пробуждал в них мрачное упорство и замкнутость. Они как будто задавались целью доставить суду как можно больше затруднений.

 Инспектор Спенс, хотя он и считал себя человеком без предубеждений, тем не менее пришел в Шепердс-Корт с весьма твердой уверенностью, что Дэвид Хантер — убийца. Сейчас он в первый раз усомнился в этом. Ребячливость, с которой Дэвид отказался отвечать на вопросы, вызвала в нем сомнения.

 Спенс посмотрел на Розалин Клоуд. Она отозвалась тотчас же.

 — Дэвид, почему ты не хочешь сказать?

 — Правильно, миссис Клоуд. Мы ведь только хотим выяснить дело…

 Дэвид яростно прервал его:

 — Перестаньте запугивать мою сестру, слышите? Какое вам дело, где я был — здесь, в Вормсли Вейл или в Тимбукту?

 Спенс сказал предостерегающе:

 — Вы будете вызваны на судебное дознание, мистер Хантер, и там уж вам волей-неволей придется отвечать на вопросы.

 — В таком случае, я подожду дознания… А теперь, инспектор, будьте любезны убраться отсюда.

 — Очень хорошо, сэр.

 Инспектор невозмутимо поднялся.

 — Но сначала я должен кое о чем попросить миссис Клоуд.

 — Я не хочу, чтобы беспокоили мою сестру.

 — Понятно. Но я должен попросить ее посмотреть на тело и попробовать опознать его. Я вправе требовать это. Миссис Клоуд все равно рано или поздно придется через это пройти. Так почему бы ей не спуститься со мной сейчас и не покончить с этим делом? Один из свидетелей слышал из уст покойного мистера Ардена, что тот знал Роберта Андерхея, следовательно, он мог знать и миссис Андерхей, и потому миссис Андерхей могла знать его. Если его имя не Инок Арден, мы должны установить, как его звали на самом деле…

 Неожиданно для инспектора Розалин Клоуд поднялась.

 — Конечно, я пойду, — сказала она.

 Спенс ожидал новой вспышки от Дэвида, но, к его удивлению, тот усмехнулся.

 — Браво, Розалин! — сказал он. — Должен сознаться, мне и самому любопытно. В конце концов, может, ты и установишь настоящее имя этого малого.

 Спенс спросил:

 — В Вормсли Вейл вы его не видели?

 Она покачала головой.

 — Я в Лондоне с прошлой субботы.

 — Арден приехал в пятницу вечером.

 Розалин спросила:

 — Вы хотите, чтобы я поехала с вами сейчас же?

 Она задала этот вопрос с покорностью послушной маленькой девочки.

 Инспектор был невольно тронут. Он не ожидал такого послушания и готовности.

 — Это было бы очень любезно с вашей стороны, миссис Клоуд, — сказал он.

 — Чем скорее мы установим некоторые факты, тем лучше. К сожалению, у меня здесь нет служебного автомобиля.

 Дэвид подошел к телефону.

 — Я вызову такси. Это превысит установленные расходы, но вы, я полагаю, выдержите, старший инспектор.

 — Думаю, что все будет в порядке, мистер Хантер. Я жду вас внизу…

 Спенс спустился в лифте и еще раз открыл дверь конторы. «Генерал» уже ждал его.

 — Ну?

 — В обеих постелях прошлой ночью спали, сэр. Ванными полотенцами пользовались. Завтрак был подан в номер в девять тридцать.

 — А вы не знаете, в какое время вернулся вчера вечером мистер Хантер?

 — Боюсь, что больше ничего не могу сообщить вам, сэр.

 «Ну, с этим покончено», — подумал Спенс. Он пытался понять, скрывалось ли за отказом Дэвида говорить что-нибудь еще кроме чисто ребяческого упрямства. Хантер не может не видеть, что над ним нависла угроза обвинения в убийстве. Он, безусловно, должен понимать, что чем скорее все расскажет, тем лучше. Противодействие полиции всегда опасно. «Но именно поэтому оно должно нравиться Дэвиду Хантеру», — уныло подумал Спенс.

 По дороге они почти не разговаривали. Когда прибыли в морг, Розалин Клоуд была очень бледна. Руки ее дрожали. Дэвид, видимо, беспокоился за нее. Он говорил с ней, как с маленьким ребенком:

 — Это всего минута-две, глупышка. Это пустяки, совсем пустяки. Не беспокойся. Ты войдешь с инспектором, а я подожду тебя. И совсем нечего бояться. Он будет выглядеть так, как будто просто уснул…

 Она слегка кивнула ему и протянула руку. Он пожал ее.

 — Ну, теперь будь храброй девочкой…

 Следуя за инспектором, она сказала своим кротким голосом:

 — Вы, должно быть, думаете, инспектор, что я ужасная трусиха. Но когда все в доме мертвы — все мертвы, кроме вас, — в ту ужасную ночь в Лондоне…

 Он мягко сказал:

 — Я понимаю, миссис Клоуд. Я знаю, что вы пережили тяжелое потрясение во время бомбежки, когда был убит ваш муж. Но и в самом деле, это займет одну-две минуты…

 По знаку Спенса простыню отвернули. Розалин Клоуд стояла, глядя вниз на человека, который называл себя Иноком Арденом. Спенс, скромно отступив в сторону, внимательно наблюдал за ней.

 Она смотрела на мертвеца пристально и как бы удивленно. Она не вздрогнула и не проявила никакого волнения, никакого признака того, что узнала его, — просто долгим удивленным взглядом посмотрела на него. Потом очень спокойно, будто делает нечто само собой разумеющееся, она перекрестилась.

 — Господи, упокой душу его, — произнесла она. — Я никогда в жизни не видела этого человека. Я не знаю, кто он.

 Спенс подумал: «Ты или одна из лучших актрис, каких я только видел, или говоришь правду…»

 Позднее Спенс позвонил Роули Клоуду.

 — Я водил туда вдову, — сказал он. — Она утверждает, что это не Роберт Андерхей и что она никогда прежде не видела его. Этот вопрос решен…

 Последовала пауза. Затем Роули медленно произнес:

 — Решен ли?

 — Я думаю, присяжные поверят ей. Конечно, при отсутствии прямых доказательств противоположного.

 — Да… — ответил Роули и повесил трубку.

 Нахмурившись, он достал телефонную книгу — не местную, а лондонскую.

 Его указательный палец методически проследовал вниз от буквы П. Вскоре он нашел то, что искал.