Печальный кипарис

 Было ли в зале суда слишком жарко? Или слишком холодно? Этого Элинор Карлайл понять не могла. Ее то бросало в жар, то начинал бить озноб.

 Она не слышала окончания речи обвинителя, целиком погрузившись в прошлое… перед ней вновь неспешной чередой проплыли все события, начиная с того дня, когда пришло то проклятое письмо, и до того момента, когда гладко выбритый полицейский офицер, отвратительно четко выговаривая каждое слово, произнес:

 «Вы Элинор Кэтрин Карлайл? У меня имеется ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Мэри Джерард посредством отравления, совершенном двадцать седьмого июля сего года. Обязан вас предупредить: все сказанное вами будет зафиксировано в протоколе и может быть использовано в качестве доказательства во время судебного разбирательства».

 Как пугающе быстро он все это отчеканил, ни разу не запнувшись… Она тогда сразу почувствовала, что попала в отлаженную, хорошо смазанную машину – бесчеловечную, бесстрастную.

 И вот теперь она была здесь, на скамье подсудимых, выставленная на всеобщее обозрение, и сотни глаз, устремленных на нее, наслаждались этим зрелищем, и в них светилось торжество.

 Только присяжные заседатели не смотрели на нее. Наоборот, старательно отводили глаза в сторону, и вид у них был смущенный… «Это потому, что… уже скоро… они уже знают, какой вынесут приговор…» – думала Элинор.

 Свидетельские показания дает доктор Лорд. Неужели это тот самый Питер Лорд, веснушчатый, энергичный молодой врач, который был по отношению к ней таким добрым и дружелюбным там, в Хантербери? Сейчас он держался с безупречной официальностью. Истинный профессионал. Его ответы звучали размеренно и монотонно: его вызвали по телефону в Хантербери-холл слишком поздно – уже ничего нельзя было сделать; Мэри Джерард скончалась через несколько минут после его прибытия; смерть последовала в результате отравления морфином. Случай крайне нетипичный – скоротечная форма.

 Сэр Эдвин Балмер поднялся, чтобы приступить к перекрестному допросу.

 – Вы были лечащим врачом покойной миссис Уэлман?

 – Да.

 – Во время ваших посещений Хантербери в июне текущего года приходилось ли вам видеть вместе обвиняемую и Мэри Джерард?

 – Несколько раз.

 – Что вы можете сказать об отношении обвиняемой к Мэри Джерард?

 – Оно было в высшей степени любезным, и любезность эта была вполне искренней.

 С чуть пренебрежительной улыбкой сэр Эдвин Балмер спросил:

 – И вы ни разу не замечали каких-либо признаков ненависти, вызванной ревностью, о которой мы здесь так много слышали?

 – Нет, – твердо ответил Питер Лорд.

 «Но ведь он замечал… он видел, – думала Элинор, – он солгал ради меня. Хотя все понимал…»

 Питера Лорда сменил полицейский врач. Его показания заняли больше времени и были более подробными. Смерть наступила в результате отравления морфином, скоротечная форма… Не мог бы доктор уточнить, что означает этот термин? Ну конечно… Он с видимым удовольствием дал пояснения: смерть в результате отравления морфином может наступать по-разному. Чаще всего морфин вызывает сильное возбуждение, за которым следует сонливость и гипнотическое состояние, при этом зрачки суживаются. Реже встречается «скоротечная» форма, как ее называют французы. В этих случаях человек погружается в глубокий сон, вслед за которым очень быстро – примерно через десять минут – наступает смерть; зрачки при этом обычно бывают расширены…

 В заседании суда был сделан перерыв, потом слушание дела возобновилось. Несколько часов длились показания судебно-медицинского эксперта.

 Доктор Алан Гарсиа, известный специалист по судебной медицине, сыпал научными терминами и со вкусом повествовал о содержимом желудка: хлеб, рыбный паштет, чай, морфин. Далее следовала очередная порция научных терминов и цифр, преимущественно десятичные дроби… Доза, принятая покойной, предположительно составляла около четырех гран^[32]. Смертельная доза не превышает одного грана. Снова поднялся корректнейший сэр Эдвин.

 – Я хотел бы получить полную ясность. Вы не обнаружили в желудке ничего, кроме хлеба, масла, рыбного паштета, чая и морфина? Так не было никаких других пищевых продуктов?

 – Никаких.

 – Это означает, что покойная довольно продолжительное время не ела ничего, кроме сандвичей и чая?

 – Именно так.

 – Удалось ли вам установить, в какую конкретную субстанцию был введен морфин?

 – Не вполне понял ваш вопрос.

 – Сейчас уточню. Морфин мог быть введен в рыбный паштет, или в хлеб, или в масло, намазанное на хлеб, или в чай, или в молоко, которое добавляли в чай?

 – Разумеется.

 – Есть ли какие-либо доказательства того, что морфин содержался именно в рыбном паштете, а не в прочих продуктах?

 – Нет.

 – Фактически морфин мог быть также принят отдельно, иначе говоря, вне зависимости от прочих ингредиентов. Его можно было бы просто проглотить в виде таблетки?

 – Да, разумеется.

 Сэр Эдвин сел.

 Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери.

 – Тем не менее вы полагаете, что, независимо от способа введения морфина, он был принят одновременно с другими продуктами и напитками?

 – Да.

 – Благодарю вас.

 Инспектор Брилл скороговоркой отбарабанил присягу. Он стоял навытяжку, суровый и невозмутимый, с привычной четкостью излагая свои показания.

 – Был вызван в дом… Обвиняемая сказала: «Это, вероятно, отравление недоброкачественным рыбным паштетом»… произвел обыск… одна баночка из-под рыбного паштета, вымытая, стояла на сушилке в буфетной… другая наполовину заполненная… продолжил обыск кухни…

 – Что именно вы нашли?

 – В щели позади стола, между досками пола, я нашел маленький клочок бумаги.

 Клочок был передан для осмотра присяжным.

 – Как, по-вашему, что это?

 – Обрывок этикетки… такие наклеиваются на стеклянные трубочки с морфином.

 Неторопливо поднимается адвокат.

 – Вы обнаружили этот клочок в щели на полу?

 – Да.

 – Это обрывок этикетки?

 – Да.

 – Удалось ли вам найти остальную часть этикетки?

 – Нет.

 – Не нашли ли вы какой-нибудь стеклянной трубочки или бутылочки, на которой могла быть наклеена эта этикетка?

 – Нет.

 – Как выглядел этот обрывок, когда вы его нашли? Он был чистым или грязным?

 – Он был совершенно свежий.

 – Что вы имеете в виду, говоря «совершенно свежий»?

 – На нем было немного пыли, края были необтрепаны, и бумага совсем не пожелтела.

 – Не мог ли он находиться там продолжительное время?

 – Нет, он попал туда совсем недавно.

 – Значит, вы считаете, что он попал туда в тот самый день, когда вы его обнаружили, а не раньше?

 – Да.

 Сэр Эдвин, ворча, опустился на место.

 На свидетельском месте – сестра Хопкинс. Ее красное лицо дышит самодовольством.

 «…Все равно, – думала Элинор, – эта назойливая Хопкинс не наводит такого ужаса, как инспектор Брилл». Именно отсутствие у инспектора каких-либо эмоций заставляло ее буквально цепенеть от страха. Так явственно ощущалось, что он часть гигантской машины! А у сестры Хопкинс нет-нет да и прорывались какие-то чувства, пристрастия.

 – Ваше имя Джесси Хопкинс?

 – Да.

 – Вы районная медицинская сестра^[33] и проживаете по адресу Роуз-Коттедж, Хантербери?

 – Да.

 – Где вы находились двадцать восьмого июня нынешнего года?

 – Я была в Хантербери-холле.

 – Вы были приглашены туда?

 – Да. У миссис Уэлман случился удар… второй. Я пришла помочь сестре О’Брайен, пока не найдут вторую сиделку.

 – Вы брали с собой чемоданчик с лекарствами?

 – Да.

 – Расскажите присяжным заседателям, что именно в нем находилось.

 – Бинты и прочие перевязочные материалы, шприц для инъекций и некоторые лекарства, в том числе трубочка с гидрохлоридом морфина.

 – С какой целью вы взяли с собой морфин?

 – Одной из пациенток в деревне прописаны инъекции, которые нужно делать утром и вечером.

 – Сколько морфина было в трубочке?

 – Двадцать таблеток, в каждой из которых по полграна гидрохлорида морфина.

 – Где находился ваш чемоданчик?

 – Я оставила его в холле.

 – Это было вечером двадцать восьмого июня. Когда вы открыли его?

 – На следующее утро, около девяти часов, как раз перед уходом.

 – Из чемоданчика что-нибудь исчезло?

 – Трубочка с морфином.

 – Вы заявили о пропаже?

 – Я сказала об этом сестре О’Брайен – это сиделка, которая ухаживала за больной.

 – Чемоданчик был оставлен вами в холле, через который то и дело обычно проходили люди?

 – Да.

 Сэр Самьюэл сделал паузу, а потом спросил:

 – Вы были близко знакомы с умершей?

 – Да.

 – Что вы можете о ней сказать?

 – Она была милой… и порядочной девушкой.

 – Она была жизнерадостным человеком?

 – Вполне.

 – Не было ли у нее, на ваш взгляд, каких-либо неприятностей?

 – Нет.

 – Не была ли Мэри Джерард чем-либо обеспокоена перед смертью? Может, она тревожилась о своем будущем?

 – Нет.

 – У нее не было причин для самоубийства?

 – Ни малейших.

 Оно продолжалось все дальше и дальше, это убийственное для Элинор повествование. Как сестра Хопкинс сопровождала Мэри в сторожку, как появилась Элинор в возбужденном состоянии, как она пригласила их на сандвичи, как блюдо было предложено сначала Мэри. Как Элинор попросила помочь ей вымыть посуду, а потом предложила сестре Хопкинс подняться с ней наверх, чтобы разобрать вдвоем вещи тети…

 Рассказ часто прерывался замечаниями и возражениями со стороны сэра Эдвина Балмера.

 «Да, все это правда… и она сама этому верит, – думала Элинор. – Она убеждена, что это сделала я. И каждое ее слово – правда, вот что самое ужасное. Все это правда».

 Элинор еще раз оглядела зал суда и увидела лицо Эркюля Пуаро, глядевшего на нее задумчиво и… почти ласково. Он много чего знает и видит то, чего другие не видят…

 Кусочек картона с наклеенным на него обрывком этикетки был предъявлен свидетельнице.

 – Вам известно, что это такое?

 – Это обрывок этикетки.

 – Не могли бы вы сказать присяжным, какой именно этикетки?

 – Конечно… Это кусочек этикетки со стеклянной трубочки, в таких выпускают таблетки для подкожных инъекций. Таблетки морфина по полграна, вроде тех, которые у меня пропали.

 – Вы в этом уверены?

 – Конечно, уверена. Это с моей трубочки.

 – Есть ли на ней какая-нибудь особая метка, которая позволила бы вам убедиться, что это этикетка с потерянной вами трубочки? – спросил судья.

 – Нет, милорд, но она, должно быть, с той самой трубочки.

 – То есть фактически вы можете лишь утверждать, что она с трубочки, похожей на вашу?

 – Ну да, именно это я и имею в виду.

 В заседании суда объявляется перерыв.

 Заседание продолжилось на следующий день. Перекрестный допрос вел сэр Эдвин Балмер. Теперь от его благодушия не осталось и следа. Он резко спросил:

 – Я хочу уточнить насчет этого чемоданчика, о котором мы здесь так много слышали: двадцать восьмого июня он был оставлен в главном холле Хантербери и пролежал там всю ночь?

 – Да, – подтвердила сестра Хопкинс.

 – Довольно безответственный поступок, не так ли?

 Сестра Хопкинс вспыхнула.

 – Да, я признаю это.

 – Это что, ваша привычка – оставлять опасные лекарства там, где к ним может иметь доступ кто угодно?

 – Нет, конечно нет.

 – Ах нет? Но в данном случае вы поступили именно так?

 – Да.

 – И практически любой человек, находившийся тогда в доме, мог при желании взять морфин. Не так ли?

 – Наверное, так.

 – Никаких «наверное»! Да или нет?

 – Ну да.

 – Значит, Элинор Карлайл была не единственной, кто мог его взять? Кто-нибудь из слуг. Или доктор Лорд. Или мистер Родерик Уэлман. Или сестра О’Брайен. Или сама Мэри Джерард.

 – Пожалуй, так… да.

 – «Пожалуй» или «да»?

 – Да.

 – Кому-нибудь было известно, что в вашем чемоданчике есть морфин?

 – Не знаю.

 – Вы говорили о нем кому-нибудь?

 – Нет.

 – Следовательно, мисс Карлайл не могла знать о том, что там был морфин?

 – Она могла заглянуть туда и увидеть.

 – Однако это маловероятно, не так ли?

 – Не знаю.

 – Но в доме находились люди, которые, в отличие от мисс Карлайл, наверняка знали о морфине. Например, доктор Лорд. Ведь вы делали инъекции морфина по его указанию?

 – Именно так.

 – Мэри Джерард тоже знала, что у вас там морфин?

 – Нет, не знала.

 – Но ведь она часто бывала у вас в коттедже?

 – Нет, не сказала бы.

 – И все-таки я полагаю, что она бывала там довольно часто и скорее, чем кто-либо другой в доме, могла догадаться о том, что у вас в чемоданчике имеется морфин.

 – Я не могу с этим согласиться.

 Сэр Эдвард сделал паузу и продолжил:

 – Вы сказали сестре О’Брайен о пропаже морфина?

 – Да.

 – Напоминаю вам, что вы на самом деле сказали: «Я оставила морфин дома. Теперь придется за ним возвращаться».

 – Нет, я так не говорила.

 – И не высказывали предположение, что морфин, вероятно, остался на каминной доске в вашем коттедже?

 – Ну, когда я не смогла его найти, то подумала, что, должно быть, положила туда.

 – То есть вы не знали точно, где был морфин?

 – Нет, знала. Я положила его в чемоданчик.

 – В таком случае почему утром двадцать девятого июня вы высказали предположение, что оставили его дома?

 – Потому что подумала, что могла так сделать.

 – Вынужден заметить, что вы весьма безответственный человек.

 – Это неправда.

 – И в своих высказываниях вы также довольно небрежны, не так ли?

 – Ничего подобного. Я очень ответственно отношусь к своим словам.

 – Вы говорили о том, что укололись о шип розового куста в день смерти Мэри Джерард, двадцать седьмого июля?

 – Не понимаю, какое это имеет отношение к делу?

 – Это имеет отношение к делу, сэр Эдвин? – спросил судья.

 – Да, милорд, это важный элемент защиты, и я намерен пригласить свидетелей, чтобы доказать, что это заявление было ложным.

 Он снова принялся задавать вопросы свидетельнице:

 – Вы по-прежнему утверждаете, что двадцать седьмого июля укололи запястье о розовый куст?

 – Да! – Тон сестры Хопкинс стал вызывающим.

 – Когда это произошло?

 – Это случилось утром, когда мы выходили из сторожки и направлялись к дому.

 – А что это был за куст? – с недоверием спросил сэр Эдвин.

 – Если точно, это был не совсем куст. Это были вьющиеся розы с алыми цветами, которые растут около сторожки.

 – Вы уверены в этом?

 – Совершенно уверена.

 Сэр Эдвин сделал паузу, а затем спросил:

 – Вы по-прежнему настаиваете на том, что морфин находился у вас в чемоданчике, когда вы двадцать восьмого июня пришли в Хантербери?

 – Да, настаиваю. Он был со мной.

 – Ну а если сестра О’Брайен выступит в качестве свидетеля и подтвердит под присягой, что вы сказали, что, возможно, оставили его дома?

 – Он был у меня в чемоданчике. Я в этом уверена.

 Сэр Эдвин вздохнул.

 – И вас не встревожила пропажа морфина?

 – Меня? Да нет.

 – Значит, вас совершенно не смутил тот факт, что пропала большая доза смертельно опасного лекарства?

 – Я ведь не думала, что его кто-то взял!

 – Понятно. Вы просто в тот момент не могли вспомнить, что вы с ним сделали?

 – Ничего подобного. Морфин был в моем чемоданчике.

 – Двадцать таблеток по полграна, то есть десять гран морфина! Этого достаточно, чтобы умертвить нескольких людей, не так ли?

 – Да.

 – А вас это не встревожило… Вы ведь даже не заявили о пропаже?

 – Я думала, что он найдется.

 – Обращаю ваше внимание на то, что, если морфин у вас действительно пропал, вы были обязаны официально заявить о пропаже. Ответственные леди поступают именно так.

 Сестра Хопкинс, лицо которой раскраснелось еще сильнее, сказала:

 – Ну а я этого не сделала!

 – Преступная небрежность! Вы, по-видимому, не понимаете, что медсестра обязана быть предельно аккуратной. И часто вам приходилось терять опасные лекарства?

 – Прежде этого никогда не случалось.

 Допрос продолжался еще несколько минут. Для такого мастера своего дела, как сэр Эдвин, сестра Хопкинс – суетящаяся, с раскрасневшимся лицом, то и дело противоречащая сама себе – была легкой добычей.

 – Это верно, что в четверг, шестого июля, покойная Мэри Джерард написала завещание?

 – Да.

 – Почему она это сделала?

 – Видимо, ей показалось, что это необходимо. И видите, как в воду глядела.

 – Вы уверены, что за этим поступком не скрывалось подавленное состояние или неуверенность в будущем?

 – Чушь!

 – Однако то, что она вдруг решила написать завещание, свидетельствует о том, что она размышляла о смерти.

 – Ничего подобного. Просто она считала, что это необходимо сделать.

 – Взгляните. Это то самое завещание? Подписано Мэри Джерард и свидетелями – Эмили Биггс и Роджером Уэйдом, приказчиками из магазина готовой одежды. Покойная завещала все свое имущество Мэри Райли, сестре Элизы Райли?

 – Совершенно верно.

 Завещание было передано присяжным заседателям.

 – Как вы думаете, имела Мэри Джерард какую-нибудь собственность, которую могла бы оставить по завещанию?

 – В то время у нее ничего не было.

 – Но вскоре она собиралась что-то получить?

 – Да.

 – Вы подтверждаете тот факт, что мисс Элинор Карлайл передала Мэри значительную денежную сумму – две тысячи фунтов?

 – Да.

 – Мисс Карлайл не была обязана это делать? Это объяснялось лишь ее великодушным порывом?

 – Да, она поступила так по доброй воле.

 – Но ведь если бы она ненавидела Мэри, о чем тут неоднократно высказывались предположения, она не стала бы добровольно передавать ей столь крупную сумму денег?

 – Возможно, и так.

 – Что вы имеете в виду, отвечая таким образом?

 – Ничего.

 – Вот именно. А теперь такой вопрос: слышали ли вы какие-нибудь сплетни о Мэри Джерард и мистере Родерике Уэлмане?

 – Он был влюблен в нее.

 – У вас есть тому доказательства?

 – Я просто знала об этом, вот и все.

 – О, вы просто знали об этом! Боюсь, что это звучит не очень убедительно для присяжных заседателей. Вы как-то сказали, что Мэри не хотела иметь с ним дела, потому что он был помолвлен с миссис Элинор, и что то же самое она повторила ему в Лондоне?

 – Мэри сама мне об этом рассказала.

 Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери:

 – В тот момент, когда Мэри Джерард обсуждала с вами формулировку завещания, заглядывала ли в окно обвиняемая?

 – Да, заглядывала.

 – Что она сказала?

 – Она сказала: «Так ты пишешь завещание, Мэри? Это смешно!» И стала хохотать. Хохотала и хохотала. И по-моему, – не преминула добавить свидетельница, – именно в тот момент ей в голову пришла мысль об убийстве. О том, чтобы избавиться от Мэри! Да, именно с этой минуты она стала лелеять в своем сердце убийство!

 – Извольте отвечать на вопросы, которые вам задают, – резко проговорил судья. – Последнюю часть ответа следует вычеркнуть.

 «Вот удивительно! – подумала Элинор. – Как только кто-нибудь говорит правду, они это вычеркивают…» Она еле сдерживала истерический хохот.

 На свидетельском месте – сестра О’Брайен.

 – Заявляла ли вам о чем-нибудь сестра Хопкинс утром двадцать девятого июня?

 – Да. Она сказала мне, что из ее чемоданчика исчезла трубочка с гидрохлоридом морфина.

 – Что вы предприняли?

 – Помогала ей искать трубочку.

 – Но вы не смогли найти ее?

 – Нет.

 – Вы знали, что чемоданчик оставался в холле всю ночь?

 – Да.

 – Мистер Уэлман и обвиняемая присутствовали в доме, когда умерла миссис Уэлман, то есть в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июня?

 – Да.

 – Расскажите нам об эпизоде, свидетельницей которого вы были двадцать девятого июня, наутро после смерти миссис Уэлман.

 – Я видела Родерика Уэлмана вместе с Мэри Джерард. Он говорил, что любит ее, и пытался ее поцеловать.

 – В то время он был помолвлен с обвиняемой?

 – Да.

 – Что произошло потом?

 – Мэри сказала, что ему должно быть стыдно говорить об этом, ведь он помолвлен с мисс Элинор!

 – Как, по-вашему, относилась обвиняемая к Мэри Джерард?

 – Она ее ненавидела. Она иногда так смотрела ей вслед, будто готова была уничтожить ее.

 Вскочил сэр Эдвин.

 Элинор подумала: «Зачем они так упорно спорят об этом? Разве это имеет какое-нибудь значение?»

 Сэр Эдвин приступил к перекрестному допросу:

 – Вы подтверждаете, что сестра Хопкинс сказала вам, что, вероятно, оставила морфин дома?

 – Видите ли, дело было так: после…

 – Будьте добры ответить на мой вопрос: говорила ли она, что, вероятно, оставила морфин дома?

 – Да.

 – И она действительно не была тогда этим встревожена?

 – Нет, тогда не была. Потому что думала, что оставила морфин дома. Потому и не беспокоилась.

 – Ей и в голову не могло прийти, что кто-нибудь взял его?

 – Именно так.

 – Она что-то начала подозревать только после того, как Мэри Джерард умерла от отравления морфином?

 Тут вмешался судья:

 – Мне кажется, сэр Эдвин, что вы уже спрашивали об этом у предыдущей свидетельницы.

 – Как будет угодно вашей светлости… А теперь скажите, как относилась обвиняемая к Мэри Джерард, бывали ли между ними какие-нибудь ссоры?

 – Нет, ссор не бывало.

 – Мисс Карлайл всегда доброжелательно относилась к девушке?

 – Да. Только вот смотрела на нее как-то странно.

 – Да-да-да. Но нам нужны факты, а не эмоции, мало ли кто как на кого смотрит… Вы, по-видимому, ирландка?

 – Да.

 – А у ирландцев довольно живое воображение, не так ли?

 – Все, что я вам сказала, – истинная правда! – с чувством воскликнула сестра О’Брайен.

 Свидетельские показания дает мистер Эббот, бакалейщик. Он растерян, не уверен в себе (но и слегка взволнован ощущениями собственной значимости). Его показания были краткими. Были куплены две баночки рыбного паштета. Обвиняемая сказала: «Ведь бывали случаи отравления, да?» Она показалась ему возбужденной и немного странной.

 Перекрестного допроса не последовало.

 Вступительная речь защитника:

 – Господа присяжные заседатели, я мог бы с полным на то основанием сразу заявить, что обвинения, предъявленные моей подзащитной, несостоятельны, и не вдаваться в дальнейшие объяснения. Бремя доказательства лежит на представителях обвинения, но, по моему мнению – и я уверен, что вы со мной согласитесь, – пока еще вообще ничего не доказано! Обвинитель утверждает, что Элинор Карлайл, завладев морфином (который с тем же успехом мог взять любой другой из находившихся в доме, к тому же весьма вероятно, что морфина в доме вообще не было), подсыпает его Мэри Джерард. Заметьте: обвинение опирается исключительно на вероятность. Была предпринята попытка доказать наличие мотива, но я со всей ответственностью утверждаю, что именно этого представителям обвинения сделать не удалось. Поскольку, господа присяжные заседатели, мотива не существует! Обвинение пыталось выдвинуть в качестве мотива расторгнутую помолвку. Вы только вдумайтесь: расторгнутая помолвка! Если всякую расторгнутую помолвку считать мотивом для убийства, то, спрашивается, почему мы ежедневно не лицезреем горы трупов? А данная помолвка, заметьте, не была следствием страстной любви: в основе ее лежали главным образом семейные интересы. Мисс Карлайл и мистер Уэлман вместе росли, они всегда с симпатией относились друг к другу, и со временем их отношения перешли в более теплую дружескую привязанность. Я намерен доказать, что их соединяло скорее дружеское, но отнюдь не страстное чувство.

 «О, Родди… Родди. Вовсе не страстное чувство?»

 Более того, помолвка была расторгнута по инициативе обвиняемой, а не мистера Уэлмана. Я утверждаю, что помолвка Элинор Карлайл с Родериком Уэлманом состоялась главным образом для того, чтобы сделать приятное старой миссис Уэлман. Когда та умерла, обе стороны осознали, что их чувства не настолько сильны, чтобы стать основой для вступления в брак. Однако они остались хорошими друзьями. К тому же Элинор Карлайл, унаследовавшая состояние своей тетушки, по доброте душевной намеревалась выделить Мэри Джерард значительную сумму денег. Именно той девушке, в отравлении которой ее обвиняют! Это же сущая нелепость. Единственное, что можно истолковать против Элинор Карлайл, так это обстоятельства, при которых произошло отравление.

 Обвинитель заявил следующее: «Ни у кого, кроме Элинор Карлайл, не было возможности совершить убийство Мэри Джерард». Исходя из этого, обвинению пришлось срочно изыскивать подходящий мотив. Но, как я уже говорил, обвиняющей стороне не удалось его найти, ибо никакого мотива не существовало.

 Далее посмотрим, насколько справедливо утверждение, что убить Мэри Джерард не мог никто, кроме Элинор Карлайл.

 Во-первых, не исключено, что Мэри Джерард совершила самоубийство. Во-вторых, кто-то мог отравить сандвичи, пока Элинор Карлайл ходила в сторожку. Возможен еще и третий вариант. Одно из основных правил юриспруденции гласит: если существует альтернативная версия, которая вполне вероятна и доказуема и не противоречит свидетельским показаниям, обвиняемого следует оправдать. Я намереваюсь доказать, что существовало еще одно лицо, которое имело не только равную с обвиняемой возможность отравить Мэри Джерард, но и значительно более серьезный мотив для того, чтобы сделать это. У меня имеются факты, доказывающие, что есть еще один человек, который имел доступ к морфину и у которого были весьма серьезные основания для убийства Мэри Джерард, равно как и факты, подтверждающие, что упомянутый мной человек имел равную с обвиняемой возможность это сделать. Утверждаю, что ни один суд в мире не обвинит в убийстве мою подзащитную, так как против нее нет никаких улик, а обвинение опирается исключительно на возможность совершения ею преступления, тогда как вполне доказуемо, что у другого человека имелась не только такая же возможность, но и чрезвычайно убедительный мотив. Я намерен вызвать в суд свидетелей, способных доказать, что один из опрошенных уже свидетелей обвинения дал заведомо ложные показания. Но сначала я предоставлю слово обвиняемой, чтобы она сама могла рассказать вам эту историю и чтобы вы убедились, насколько необоснованны предъявленные ей обвинения.

 Она приняла присягу и тихим голосом стала отвечать на вопросы сэра Эдвина. Судья подался вперед, попросил говорить громче…

 Сэр Эдвин мягким и ободряющим голосом задавал именно те вопросы, ответы на которые она давно для себя отрепетировала.

 – Вы любили Родерика Уэлмана?

 – Очень любила. Он был мне как брат… или кузен. Я всегда считала его своим кузеном. Помолвка… была логическим продолжением наших отношений… это так удобно – вступить в брак с человеком, которого знаешь всю свою жизнь…

 – Наверное, ваши отношения нельзя было назвать страстной любовью?

 «Нельзя? О Родди!»

 – Пожалуй… видите ли, мы слишком хорошо знали друг друга…

 – После смерти миссис Уэлман не возникло ли между вами некоторого отчуждения?

 – Да, возникло.

 – Чем вы это объясняете?

 – Я думаю, что отчасти причиной были деньги.

 – Деньги?

 – Да. Родерик чувствовал себя неловко. Он боялся, что окружающие могут подумать, будто он женится на мне ради денег…

 – Помолвка была расторгнута не из-за Мэри Джерард?

 – Мне казалось, что Родерик увлекся ею, но я не верила, что это серьезно.

 – Вас очень огорчило бы, окажись его увлечение серьезным?

 – О нет. Я просто сочла бы, что это не подходящая для него партия, только и всего.

 – Теперь ответьте мне, мисс Карлайл: брали ли вы морфин из чемоданчика сестры Хопкинс двадцать восьмого июня?

 – Не брала.

 – Не было ли у вас какого-то другого морфина?

 – Не было.

 – Вы знали, что ваша тетя не сделала завещания?

 – Нет. Меня это очень удивило.

 – Не показалось ли вам, что вечером двадцать восьмого июня ваша тетя перед смертью пыталась дать вам какое-то поручение?

 – Я поняла, что она не сделала никаких распоряжений относительно Мэри Джерард и хотела это как-то исправить.

 – И для того, чтобы выполнить ее волю, вы были готовы выделить девушке значительную денежную сумму?

 – Да, я хотела выполнить волю тети Лоры. И, кроме того, была благодарна Мэри за ту доброту, которую она проявляла в отношении моей тети.

 – Вы приехали из Лондона в Мейденсфорд двадцать шестого июля и остановились в гостинице «Королевский герб»?

 – Да.

 – Какова была цель вашего приезда?

 – Я продала дом, а человек, который его купил, хотел вступить в права владения как можно скорее. Я должна была разобрать личные вещи тети и вообще уладить все дела.

 – По пути в Хантербери-холл двадцать седьмого июля вы покупали какие-нибудь продукты?

 – Да. Подумала, что проще перекусить на скорую руку, чем возвращаться на ленч в деревню.

 – А затем вы направились в дом и разбирали там личные вещи вашей тетушки?

 – Да.

 – А после этого?

 – Спустилась в буфетную и приготовила сандвичи. А потом пошла в сторожку и пригласила районную сестру Хопкинс и Мэри Джерард составить мне компанию.

 – Почему вы это сделали?

 – Хотела избавить их от необходимости идти по жаре в деревню, ведь им пришлось бы снова возвращаться в сторожку.

 – Что ж, вполне естественный порыв, вы проявили похвальное великодушие. Они приняли приглашение?

 – Да, они пошли вместе со мной.

 – Где находились приготовленные вами сандвичи?

 – Я оставила блюдо с сандвичами в буфетной.

 – Там было открыто окно?

 – Да.

 – Кто-нибудь мог проникнуть в буфетную в ваше отсутствие?

 – Разумеется.

 – Если бы кто-нибудь наблюдал за вами снаружи, когда вы готовили сандвичи, что он мог бы подумать?

 – Мне кажется, он подумал бы, что я собираюсь устроить ленч, перекусить.

 – Кто-нибудь мог знать, что вместе с вами сандвичи будет есть кто-то еще?

 – Нет. Мысль пригласить Мэри и Хопкинс пришла мне в голову только тогда, когда я увидела, что сандвичей получилось очень много.

 – Если бы кто-нибудь проник в буфетную в ваше отсутствие и подсыпал морфин в один из них, означало бы это, что отравить намеревались вас, а не кого-то еще?

 – Видимо, так.

 – Что происходило после того, как вы все вместе вошли в дом?

 – Мы пошли в малую гостиную. Я принесла сандвичи и предложила своим гостьям.

 – Вы что-нибудь пили с сандвичами?

 – Я пила воду. На столе было пиво, но сестра Хопкинс и Мэри предпочли чай. Сестра Хопкинс пошла в буфетную, чтобы его заварить. Она принесла чайник на подносе, а Мэри разлила в чашки.

 – Вы сами пили чай?

 – Нет.

 – Но Мэри Джерард и сестра Хопкинс его пили?

 – Да.

 – Что случилось потом?

 – Сестра Хопкинс вышла, чтобы выключить газовую плиту.

 – И оставила вас наедине с Мэри Джерард?

 – Да.

 – Что было дальше?

 – Несколько минут спустя я взяла поднос и блюдо из-под сандвичей и отнесла их в буфетную. Сестра Хопкинс была там. Мы вместе с ней вымыли посуду.

 – Сестра Хопкинс в это время была без нарукавников?

 – Да. Она мыла чашки, а я вытирала.

 – Вы спросили ее насчет царапины на запястье? И что именно спросили?

 – Я спросила, не занозила ли она чем-нибудь руку.

 – Что она ответила?

 – Она сказала: «Это шип с розового куста около сторожки. Надо бы пойти вытащить».

 – Как она себя вела в этот момент?

 – Мне показалось, что ей было жарко. Она вся обливалась потом, и лицо у нее было какого-то странного цвета – неестественно белое.

 – Что произошло потом?

 – Мы поднялись наверх, и она помогла мне разобраться с тетиными вещами.

 – Когда вы снова спустились вниз?

 – Примерно через час.

 – Где находилась Мэри Джерард?

 – Она все еще сидела в гостиной. Она тяжело дышала и была без сознания. Сестра Хопкинс велела мне срочно позвонить доктору. Он приехал как раз перед тем, как она умерла.

 Сэр Эдвин театрально расправил плечи:

 – Мисс Карлайл, вы убили Мэри Джерард?

 «Теперь твоя реплика. Выше голову, смотреть прямо перед собой».

 – Нет!

 Сэр Самьюэл Эттенбери. Сердце тяжело забилось. Вот, теперь она во власти врага! Теперь ей нечего рассчитывать на доброту и легкие вопросы, на которые она заранее знала ответы.

 Однако он начал вполне мягко:

 – Вы говорили нам, что были помолвлены с мистером Родериком Уэлманом?

 – Да.

 – Вы его любили?

 – Очень любила.

 – Я утверждаю, что вы страстно любили Родерика Уэлмана и безумно ревновали его, потому что он полюбил Мэри Джерард!

 – Нет!

 «Достаточно ли возмущенно прозвучало это „нет“?»

 Сэр Самьюэл сказал с угрозой:

 – Признайтесь, что вы умышленно хотели избавиться от этой девушки – надеясь, что Родерик Уэлман вернется к вам!

 – Ничего подобного.

 «Презрительно… несколько утомленно. Так будет убедительно».

 Допрос продолжался. Это было как сон… страшный сон… ночной кошмар…

 Вопрос за вопросом… ужасные, коварные вопросы… На одни она была готова ответить, другие застигали ее врасплох…

 Помни свою роль! Нельзя позволить себе расслабиться, и нельзя честно признаться: «Да, я ее ненавидела… Да, я желала ей смерти… Да, все время, пока я нарезала сандвичи, я представляла себе, как она умирает…»

 Главное, спокойствие и хладнокровие. Отвечать по возможности кратко и без эмоций…

 Бороться…

 Отвоевывать каждый дюйм пути к спасению…

 Наконец-то все закончилось… Этот ужасный человек с иудейским носом опускается в кресло. И вот уже добрый, вкрадчивый голос сэра Эдвина Балмера задает ей еще несколько вопросов. Легких, приятных вопросов, рассчитанных на то, чтобы рассеять любое неблагоприятное впечатление, которое она могла произвести во время перекрестного допроса…

 Она вернулась на скамью подсудимых и стала вглядываться в лица присяжных заседателей…

 Родди. Теперь он стоит на свидетельском месте, немного щурясь, и лицо его бледно от ненависти ко всем и вся. Почему-то он выглядит каким-то нереальным.

 …Впрочем, ничего реального больше вообще не существует. Все втянуто в дьявольский круговорот. Черное становится белым, верх оказывается низом, а восток – западом… «И я уже не Элинор Карлайл, я – „обвиняемая“. И независимо от того, повесят меня или отпустят на свободу, ничто уже не будет таким, как прежде. Если бы было хоть что-то… хоть что-то надежное, за что можно было бы уцепиться…»

 Может быть, это лицо Питера Лорда с его веснушками и с его потрясающей способностью быть таким же, как всегда…

 …До какого пункта добрался сэр Эдвин, допрашивая Родди?

 – Не скажете ли вы нам, каковы были чувства мисс Карлайл по отношению к вам?

 Родди отвечал сдержанно и четко:

 – Я назвал бы их глубокой привязанностью, но никак не страстной любовью.

 – Вы считали свою помолвку удачной?

 – О, вполне. У нас много общего.

 – Мистер Уэлман, не скажете ли вы присяжным, почему все-таки была расторгнута ваша помолвка?

 – Видите ли, после смерти миссис Уэлман нам пришлось столкнуться с некоторыми непредвиденными обстоятельствами. И мне не давала покоя мысль, что я женюсь на богатой женщине, будучи сам нищим. Фактически помолвка была расторгнута по обоюдному согласию. Мы оба в какой-то мере ею тяготились.

 – А теперь не расскажете ли нам, каковы были ваши отношения с Мэри Джерард?

 «О Родди, бедный Родди! Как же тебе сейчас тяжко! Как же все это для тебя унизительно!»

 – Я считал ее очень красивой.

 – Вы были в нее влюблены?

 – Немножко.

 – Когда вы виделись с ней в последний раз?

 – Дайте подумать. Это было пятого или шестого июля.

 В голосе сэра Эдвина зазвучал металл:

 – Мне кажется, что ваша последняя встреча состоялась позже.

 – Нет, я был за границей… в Венеции и в Далмации.

 – Когда вы возвратились в Англию?

 – Как только получил телеграмму… Дайте подумать… по-моему, первого августа.

 – А по-моему, вы были в Англии двадцать седьмого июля.

 – Нет.

 – Послушайте, мистер Уэлман, помните, что вы дали присягу. Разве отметки в вашем паспорте не подтверждают, что вы возвратились в Англию двадцать пятого июля и уехали снова в ночь на двадцать седьмое?

 В голосе сэра Эдвина появилась чуть заметная угроза. Элинор нахмурила брови и неожиданно перенеслась в действительность. Зачем адвокат запугивает своего собственного свидетеля?

 Родерик заметно побледнел. Воцарилось долгое молчание.

 – Ну да, это так, – наконец с усилием произнес он.

 – Вы виделись с Мэри Джерард двадцать пятого июля в ее лондонской квартире?

 – Да.

 – Вы просили ее выйти за вас замуж?

 – Э… э… да.

 – Что она ответила?

 – Она мне отказала.

 – Вы не богаты, мистер Уэлман?

 – Нет.

 – И у вас довольно большие долги?

 – Какое вам до этого дело?

 – Было ли вам известно, что мисс Карлайл в случае своей смерти завещала все свои деньги вам?

 – Впервые об этом слышу.

 – Были ли вы в Мейденсфорде утром двадцать седьмого июля?

 – Не был.

 Сэр Эдвин сел. Слово взял прокурор.

 – Вы утверждаете, что, по вашему мнению, обвиняемая не была в вас страстно влюблена?

 – Именно так я и сказал.

 – Вы благородный человек, мистер Уэлман?

 – Не понимаю, что вы имеете в виду?

 – Если леди страстно любит вас, а вы ее не любите, то считали бы вы своим долгом утаить от нее этот факт?

 – Конечно нет.

 – Где вы учились, мистер Уэлман?

 – В Итоне.^[34]

 Сэр Самьюэл со спокойной улыбкой проговорил:

 – У меня все.

 Альфред Джеймс Уоргрейв.

 – Вы занимаетесь выращиванием роз и проживаете в Эмсворте, Беркшир?^[35]

 – Да.

 – Вы приезжали в Мейденсфорд двадцатого октября, чтобы осмотреть розовый куст у сторожки в Хантербери-холле?

 – Да.

 – Можете ли вы дать описание этого растения?

 – Это вьющаяся роза сорта «Зефирен Друфен». Цветы алого цвета, обладают сильным ароматом. Не имеет шипов.

 – Можно ли уколоться о стебель такой розы?

 – Никоим образом. Повторяю, это растение не имеет шипов.

 Перекрестного допроса не последовало.

 – Джеймс Артур Литтлдейл, вы профессиональный фармацевт и работаете в оптовой фармацевтической фирме «Дженкинс и Хейл»?

 – Да.

 – Не скажете ли нам, что это за обрывок бумаги?

 Свидетелю передается вещественное доказательство.

 – Это часть одной из наших этикеток.

 – Какой именно?

 – Этикетки, которая наклеивается на трубочки с таблетками для подкожных инъекций.

 – Вы могли бы по этому обрывку точно определить, что за лекарство содержалось в трубочке, на которую была наклеена данная этикетка?

 – Да. С полной уверенностью могу сказать, что трубочка, о которой идет речь, содержала таблетки гидрохлорида апоморфина для подкожных инъекций, одна двадцатая грана каждая.

 – Не гидрохлорида морфина?

 – Ни в коем случае.

 – Почему?

 – На таких этикетках слово «морфин» было бы напечатано с прописной буквы «М». Я рассмотрел под лупой то, что здесь осталось от буквы «м», – это часть строчной буквы «м», а не прописной.

 – Позвольте, пожалуйста, присяжным заседателям воспользоваться вашей лупой и рассмотреть этот обрывок. У вас есть с собой экземпляры целых этикеток, чтобы показать, что вы имеете в виду?

 Этикетки были переданы присяжным.

 Сэр Эдвин продолжил допрос:

 – Вы говорите, что это кусочек этикетки с трубочки, содержащей гидрохлорид апоморфина? Что это за лекарство?

 – Его формула це семнадцать аш семнадцать эн о два. Это производное морфина, получаемое путем нагревания морфина вместе с раствором соляной кислоты в герметически закрытом сосуде. При этом морфин теряет одну молекулу воды.

 – Каким свойством обладает апоморфин?

 – Апоморфин является самым быстродействующим и наиболее эффективным – из всех ныне известных – рвотным средством. Он действует через несколько минут, – объяснил мистер Литтлдейл.

 – Если кто-нибудь проглотил бы смертельную дозу морфина, а через несколько минут ввел бы себе шприцем дозу гидрохлорида апоморфина, то каков был бы результат?

 – Почти немедленно последовала бы рвота, и морфин был бы выведен из организма.

 – Ну а если бы два человека съели содержащие морфин сандвичи или выпили бы отравленный морфином чай из одного и того же чайника, а затем один из них ввел бы себе подкожно дозу гидрохлорида апоморфина, каков был бы результат?

 – У того человека, который сделал укол апоморфина, отравленные пища и питье были бы немедленно удалены из организма посредством рвоты.

 – И этот человек не испытал бы потом никаких последствий отравления?

 – Нет.

 Неожиданно по залу прокатилась волна возбуждения, и судье пришлось призвать к порядку.

 – Вы Амелия Мэри Седли и постоянно проживаете по адресу: Окленд^[36], Бунамба, Чарлз-стрит, 17?

 – Да.

 – Вы знаете миссис Дрейпер?

 – Да, я знакома с ней более двадцати лет.

 – Известна ли вам ее девичья фамилия?

 – Да. Я была на ее свадьбе. Фамилия ее была Райли, а звали ее Мэри.

 – Она уроженка Новой Зеландии?

 – Нет, она приехала из Англии.

 – Вы присутствовали на заседаниях суда с самого начала процесса?

 – Да.

 – Видели ли вы эту Мэри Райли… или Дрейпер… в зале суда?

 – Да.

 – Где?

 – Она давала свидетельские показания.

 – Под каким именем?

 – Джесси Хопкинс.

 – И вы абсолютно уверены, что Джесси Хопкинс является той женщиной, которую вы знали как Мэри Райли или Дрейпер?

 – Да, я в этом совершенно уверена.

 В последних рядах зала возникло легкое волнение.

 – Если не считать сегодняшнего дня, когда вы в последний раз видели Мэри Дрейпер?

 – Пять лет назад, до того как она уехала в Англию.

 Сэр Эдвин, обернувшись к прокурору, сказал с легким поклоном:

 – Свидетельница в вашем распоряжении.

 Сэр Самьюэл с немного растерянным лицом приступил к допросу:

 – Я полагаю, миссис… Седли, что вы могли и ошибиться.

 – Нет, я не ошиблась.

 – Вас могло сбить с толку случайное сходство.

 – Я достаточно хорошо знаю Мэри Дрейпер.

 – Сестра Хопкинс – районная медицинская сестра. У нее имеется диплом.

 – Мэри Дрейпер и до замужества работала сестрой – в больнице.

 – Вы отдаете себе отчет в том, что обвиняете свидетельницу Королевского суда в даче ложных показаний?

 – Я отвечаю за свои слова.

 – Эдуард Джон Маршалл, в течение нескольких лет вы проживали в Окленде, в Новой Зеландии. В данное же время проживаете в Дептфорде^[37], Рэнстрит, 14. Так?

 – Все верно.

 – Вы знаете Мэри Дрейпер?

 – Я был знаком с ней несколько лет в Новой Зеландии.

 – Вы видели ее сегодня в суде?

 – Да. Она называла себя Хопкинс, но это была миссис Дрейпер, это точно.

 Судья поднял голову и негромко, но отчетливо и резко произнес:

 – Полагаю, было бы нелишне вновь пригласить сюда свидетельницу Джесси Хопкинс.

 Последовала пауза, потом недоуменный шепот.

 – Ваша честь, Джесси Хопкинс несколько минут назад покинула здание суда.

 – Эркюль Пуаро!

 Эркюль Пуаро прошел на свидетельское место, присягнул, подкрутил усы и, слегка склонив голову набок, стал ждать вопросов.

 Он сообщил свое имя, адрес и профессию.

 – Мосье Пуаро, вам знаком этот документ?

 – Конечно.

 – Каким образом он попал к вам в руки?

 – Мне дала его районная сестра Хопкинс.

 Сэр Эдвин сказал, обращаясь к судье:

 – С вашего позволения, ваша светлость, я зачитаю его вслух, а затем можно передать его присяжным заседателям.

 Заключительная речь защитника:

 – Господа присяжные заседатели, теперь вся ответственность лежит на вас. От вашего решения зависит, покинет ли Элинор Карлайл здание суда или останется под стражей. Если и теперь, после того как вами были выслушаны все свидетельские показания, вы по-прежнему убеждены в том, что Элинор Карлайл отравила Мэри Джерард, ваш долг объявить ее виновной.

 Но если вы сочтете, что такие же, а возможно, и более веские улики имеются против другого лица, то ваш долг состоит в том, чтобы освободить обвиняемую без промедления.

 Вы, конечно, не могли не отметить, что факты, представленные по этому делу, первоначально выглядели совсем иначе.

 Вчера, после весьма драматичных свидетельских показаний мосье Эркюля Пуаро, я допросил ряд других свидетелей, подтвердивших неопровержимыми доказательствами тот факт, что Мэри Джерард была незаконнорожденной дочерью Лоры Уэлман. Отсюда следует, что ближайшей кровной родственницей миссис Уэлман являлась не ее племянница Элинор Карлайл, а ее незаконнорожденная дочь, которая носила имя Мэри Джерард, и значит, именно она унаследовала бы после смерти миссис Уэлман огромное состояние. Вот в чем, господа, первопричина всей ситуации. Мэри Джерард имела право получить в наследство примерно двести тысяч фунтов, но самой Мэри об этом не было известно. Она не подозревала также, кем в действительности была сестра Хопкинс. Вы можете подумать, господа, что у Мэри Райли, или Дрейпер, была какая-либо вполне допустимая законом причина изменить фамилию на Хопкинс. Но если так, то почему же она не объявила об этом открыто?

 Нам известно лишь следующее: по настоянию сестры Хопкинс Мэри Джерард написала завещание, по которому все ее деньги должны были отойти «Мэри Райли, сестре Элизы Райли». Нам известно, что сестра Хопкинс в силу своей профессии имела доступ к морфину и апоморфину и была хорошо осведомлена об их свойствах. Более того, было доказано, что сестра Хопкинс солгала, сказав, что уколола руку шипом розового куста, ибо указанное ею растение шипов не имеет. Но зачем ей было лгать, как не для того, чтобы спешно объяснить, откуда у нее на руке след от укола? На самом деле это был след от иглы шприца. Напомню также, что обвиняемая под присягой заявила, что, когда она вошла в буфетную, находившаяся там сестра Хопкинс просто обливалась потом и ее лицо было очень бледным. Вполне естественно, если учесть, что у нее только что был приступ сильной рвоты.

 Я должен подчеркнуть еще один момент: если бы миссис Уэлман прожила еще сутки, она написала бы завещание; по всей вероятности, она завещала бы Мэри Джерард значительную сумму, но не оставила бы ей все состояние, поскольку миссис Уэлман была убеждена в том, что ее незаконнорожденная дочь будет счастливее, оставаясь в более привычной ей среде.

 В мою задачу не входит предъявлять доказательства вины другого лица, и я упоминаю о них только лишь для того, чтобы показать, что это другое лицо имело такую же возможность и значительно более серьезный мотив для убийства.

 Смею утверждать, господа присяжные заседатели, что, если учесть все эти обстоятельства, обвинение против Элинор Карлайл не имеет оснований.

 Из заключительной речи судьи Беддингфилда:

 – …Вы должны быть безоговорочно убеждены в том, что именно Элинор Карлайл подмешала в пищу, предназначенную для Мэри Джерард, смертельную дозу морфина. Если же у вас есть сомнения, вы обязаны оправдать обвиняемую.

 Обвинитель утверждает, что единственным человеком, который имел возможность дать яд Мэри Джерард, была обвиняемая. Защита стремилась доказать, что имелись и другие варианты. Выдвигалась версия, что Мэри Джерард совершила самоубийство, но единственным подтверждением этой версии был тот факт, что Мэри Джерард незадолго до своей смерти написала завещание. Не имеется ни малейших подтверждений того, что она находилась в подавленном состоянии или была чем-то сильно огорчена. Выдвигалось также предположение о том, что морфин мог быть подсыпан в сандвичи неким неизвестным, который проник в буфетную в то время, когда Элинор Карлайл находилась в сторожке. В этой ситуации яд предназначался бы для Элинор Карлайл и смерть Мэри Джерард была бы роковой случайностью. Имеется и третья альтернативная версия, предложенная защитой. Суть ее такова: другое лицо, присутствовавшее в гостиной, тоже имело возможность отравить Мэри Джерард, но в таком случае морфин был добавлен в чай, а не в сандвичи. В поддержку этой версии защита вызвала свидетеля Литтлдейла, который показал под присягой, что обрывок, найденный в буфетной, был частью этикетки со стеклянной емкости, содержащей таблетки гидрохлорида апоморфина, очень эффективного рвотного средства. Вам были представлены образцы обеих этикеток, фигурирующих в деле. Полагаю, полиция допустила вопиющую халатность, не подвергнув найденный обрывок более тщательной проверке. В результате ею был сделан неправильный вывод – о том, что это часть этикетки с емкости, содержащей гидрохлорид морфина.

 Свидетельница Хопкинс заявила, что уколола запястье о розовый куст возле сторожки. Свидетель Уоргрейв осмотрел этот куст и утверждает, что данный сорт характерен отсутствием шипов. Вам надлежит решить, каким образом на запястье сестры Хопкинс появилась отметина от укола и почему она солгала…

 Если прокурор убедил вас в том, что именно обвиняемая, а не кто-нибудь другой, совершила это преступление, вы должны признать ее виновной.

 Если же альтернативная версия, предложенная защитой, является, по вашему мнению, возможной и согласуется с представленными доказательствами, обвиняемая должна быть оправдана.

 Я призываю вас тщательно обдумать приговор, руководствуясь только фактами, представленными вам. Я призываю вас проявить мужество и быть предельно ответственными.

 Элинор вновь в зале суда.

 Присяжные заседатели один за другим вошли в зал.

 – Господа присяжные заседатели, вы согласовали свой вердикт?

 – Да.

 – Взгляните на обвиняемую и скажите, виновна она или невиновна.

 – Невиновна.