Рождество Эркюля Пуаро

 Стивен поднял воротник пальто и быстро зашагал по перрону. Густая пелена тумана окутала вокзал. Тяжелые локомотивы, шипя, извергали в морозный воздух облака дыма. Все вокруг – и перрон, и вокзал, и пути – было каким-то грязным, закопченным.

 – Экая угрюмая страна! – сказал Стивен себе самому. – И какой серый город!

 Лондон поначалу восхитил его блеском ресторанов, витрин, множеством изящных, со вкусом одетых женщин. Но первое впечатление быстро прошло. А блеск... Грязь в сточной канаве тоже блестит...

 Как хочется домой, в Южную Африку! Стивена вдруг охватила острая тоска по родным местам, где сияет солнце, где под синим-синим небом в садах растут необыкновенные голубые цветы – пеларгонии. Где самый последний блокгауз до крыши увит пестрыми вьюнками. А здесь – все серо, кругом грязь и копоть, толкотня и суета. Несметные толпы на улицах этого человеческого муравейника. На миг Стивен подумал: век бы сюда не приезжать! Но тут он вспомнил, что привело его в Англию, и сжал губы. Нет, черт возьми, отступать поздно. Он долгие годы вынашивал свой план. Теперь предстояло осуществить его. Да, порой накатывают сомнения, и тогда кажется, что все это не имеет никакого смысла, что прошлое ворошить ни к чему, что лучше оставить все как есть и забыть навеки. Но это – признак слабости. Ведь он, в конце концов, уже не мальчик, чтобы так поддаваться минутным настроениям. Ему сорок, а это – возраст зрелых мужчин, рассудительных и уверенных в себе. Значит, задуманное будет исполнено.

 Стивен поднялся в вагон и двинулся по проходу в поисках места. От услуг носильщика он отказался и нес чемодан сам. Поезд был переполнен. Ничего удивительного – до Рождества осталось два дня. Стивен Фарр тщетно оглядывал одно купе за другим. Мест не было. Он с досадой вздохнул.

 Кто ответит, почему люди, когда их собирается так много, становятся такими тусклыми и безликими, что ли? Почему они так похожи друг на друга, как бараны в стаде? Вот одни сидят, говорят глупости и сами же хохочут над ними, а другие, в свои тридцать уже заросшие жирком, тоскливо переругиваются. Даже девушки, юные стройные создания с овальными кукольными личиками, губки бантиком, подведенные алой помадой, – и те до отвращения одинаковы.

 Стивен снова с тоской вспомнил родные просторы, залитые солнечным светом. Там, бывает, не встретишь ни души на многие мили вокруг...

 Он заглянул в очередное купе, и у него перехватило дух. Девушка у окна – как она могла оказаться в этой безликой толпе? Как она непохожа на всех: черные, как смоль, волосы, здоровый загар, черные глаза... Грустные и гордые глаза юга... Нет, ей определенно не место здесь, в промозглой Средней Англии, в вагоне третьего класса. Такая девушка создана для того, чтобы сидеть на балконе с розой в губах, и чтобы волосы были под черными кружевами, а внизу – горячая пыль да терпкий запах бычьей крови – аромат корриды...

 Стивен был наблюдателен. От него не укрылось, что ее тоненькое черное пальтецо и туфли более чем скромны, как и нитяные перчатки, а элегантная ярко-красная сумочка знавала лучшие времена. И тем не менее девушка показалась ему просто ослепительно красивой. Мила, нежна, экзотична... Бог мой, что ей делать в этой стране туманов и холодных ветров, в окружении двуногих муравьев, прилежных и скучных. И кто она? Мне непременно нужно узнать это, подумал Стивен.

 Пилар сидела у окна и размышляла о том, как странно пахнет Англия. Этот запах, который ни с чем не спутаешь, она в первый раз ощутила здесь. Пахло не чесноком, не пылью и затхлостью, не духами. Пахло так, как пахнет во всех поездах мира, но к этому запаху примешивался запах мыла и еще какой-то, гораздо более неприятный. Он явно исходил от мехового воротника толстой дамы рядом. Пилар невольно потянула носом и уловила запах нафталина. Пресвятая дева! Как может уважающая себя женщина позволить, чтобы от нее исходил такой аромат!

 Раздался сигнал к отправлению, чей-то голос выкрикнул какую-то команду, и поезд тронулся. Стало быть, она поехала все-таки... Сердце Пилар забилось чаще. Неужели все сойдет гладко? Неужели задуманное удастся? Должно! Непременно должно! Ведь она все предусмотрела, учла любую неожиданность. Нет, все будет хорошо.

 Пока Пилар думала об этом, губы ее поджались, как у капризного ребенка. Красивое лицо приобрело жестокое и своевольное выражение, какое бывает у человека, который думает только о своих удовольствиях и не ведает, что такое сочувствие и сострадание.

 Она еще раз с детским любопытством оглядела окружающих. Странно они выглядят, эти англичане! Насколько можно судить по их внешнему виду, по одежде и обуви, они – люди зажиточные. В жизни им сопутствует удача. Англия, без сомнения, страна очень богатая, ей всегда говорили об этом. Но этих людей не назовешь радостными! Никак не назовешь!

 В проходе Пилар увидела симпатичного мужчину. Даже очень симпатичного. Ей понравилось его загорелое лицо, точеный нос, широкие плечи. Глядя в сторону, Пилар заметила восхищенные взгляды мужчины значительно быстрее, чем это сделала бы англичанка. Нельзя сказать, чтобы эти взгляды так уж удивили ее. Она была родом из страны, где мужчинам позволено откровенно любоваться женской красотой. Но она спросила себя, англичанин ли этот мужчина?

 Нет, для англичанина он чересчур живой и непосредственный, решила она. Но он не южанин, волосы почти светлые. Наверное, американец. Он и в самом деле напомнил ей героя вестернов.

 По коридору вагона пробирался официант:

 – Обед первой очереди. Пожалуйста, займите свои места, кто обедает в первую очередь.

 Семь человек из купе Пилар, которые, как оказалось, все купили билеты на обед в первую смену, разом поднялись и вышли. В купе вдруг стало пусто и тихо.

 Пилар первым делом закрыла окно, приоткрытое седовласой дамой воинственного вида. Затем удобно устроилась в уголке у окна и стала смотреть, как мимо проносятся северные предместья Лондона. Когда дверь в купе открылась, ей даже не нужно было поворачивать головы. Она и так знала, что это он, тот мужчина из коридора – пришел, чтобы заговорить с ней. Она продолжала задумчиво глядеть в окно.

 – Может, вам открыть окно? – спросил Стивен Фарр.

 Пилар с достоинством светской дамы ответила:

 – Напротив, я только что закрыла его.

 По-английски она говорила бегло, но с легким акцентом, и когда смолкла, Стивен подумал, что у нее милый голос – мягкий, как тепло летней ночи.

 Мне нравится его голос, думала Пилар. Сильный, красивый... Он вообще хорош собой. Даже очень.

 – В поезде довольно много народу, – сказал Стивен.

 – Конечно. Люди едут из Лондона, потому что он кажется им чересчур грязным и мрачным.

 Пилар не считала, что разговаривать с незнакомыми мужчинами – неэтично. Она была строгих правил, но предпочитала определять эти правила сама, а не следовать чужим моральным предписаниям.

 Если бы Стивен вырос в Англии, он бы, наверное, чувствовал себя неловко, беседуя таким образом с девушкой. Но Стивен был мужчиной рискованным и любезным. Ему казалось совершенно естественным, что люди разговаривают друг с другом, если хотят пообщаться. А потому он с пониманием улыбнулся.

 – Лондон – ужасный город, – сказала Пилар. – Или вы не находите?

 – Разумеется. Мне он ничуть не понравился. Пилар посмотрела на него:

 – Вы ведь не англичанин, правда?

 – Я – гражданин Британской Империи. Но из Южной Африки.

 – Тогда все понятно.

 – А вы иностранка? Пилар кивнула:

 – Я из Испании.

 Стивен был явно заинтригован.

 – Значит, вы испанка?

 – Только наполовину. Мама моя была англичанкой, потому я говорю по-английски.

 – Там у вас в Испании война...

 – Да, это ужасно. Везде так много разрушений.

 – А вы за кого?

 Политические воззрения Пилар оказались достаточно неопределенными. В ее родном городке, как она заявила, войной никто особенно не интересуется.

 – Война идет слишком далеко от нас. Бургомистр, конечно, как государственный чиновник симпатизирует правительству, а священник – генералу Франко. Но большинство людей заняты своими виноградниками и полями и не забивают себе голову такими вопросами.

 – Значит, самих сражений вы не видели.

 – Дома – нет. Но я ехала на машине через всю страну и видела множество разрушений. Сама попала под бомбежку. Одна из бомб попала в здание. Это меня так напугало!

 Стивен Фарр украдкой улыбнулся.

 – Значит, говорите, напугало?

 – Да, но и раздосадовало, конечно. Ведь надо было ехать, а шофера моей машины убило осколками.

 – И вас это не слишком потрясло?

 – Каждому однажды суждено умереть. А такая смерть лучше, чем всякая другая. Прямо с неба – раз, и готово! Прожил, сколько тебе отмерено, и умер. Так уж устроен мир.

 Стивен Фарр засмеялся:

 – Так, значит, вы не пацифистка?

 – Как видите.

 Это слово явно еще не вошло в словарный запас Пилар.

 – Вы не склонны прощать своих врагов, сеньорита? Пилар покачала головой:

 – У меня нет врагов. Но если бы были... Стивен вдруг увидел девушку совсем иной и не мог отвести взгляда от ее жестко сжатых губ.

 – Если бы у меня был враг, который бы меня ненавидел, я бы просто перерезала ему глотку. Вот так.

 И она сделала красноречивый жест. Жест этот, быстрый и безжалостный, заставил Стивена Фарра внутренне содрогнуться.

 – О! Да вы – кровожадная юная дама!

 – А что бы сделали со своим врагом вы? – спросила Пилар совершенно хладнокровно и с неподдельным интересом.

 Он озадаченно посмотрел на нее, деланно засмеялся и сказал:

 – Не знаю... В самом деле, не знаю. Пилар глянула на него неодобрительно.

 – А следовало бы знать. Стивен оборвал смех.

 – Да. Я знаю.

 Зачем быстро переменил тему и спросил, как бы между прочим:

 – Что же вас привело в Англию?

 – Еду навестить родственников, – ответила Пилар, снова изображая сдержанность.

 Стивен откинулся на спинку сиденья и попытался представить, кем могли бы быть ее родственники и как это воинственное создание будет выглядеть в тесном кругу английской семьи на празднике Рождества.

 – В Южной Африке, наверное, красиво, – проговорила вдруг Пилар.

 Он начал описывать ей свою родину. Она слушала в радостном напряжении, как ребенок, которому рассказывают сказку. Его развлекали ее наивные, но свидетельствующие об остром уме вопросы, и он постарался сделать свой рассказ ярким и захватывающим.

 В купе вернулись пассажиры и прервали их разговор. Стивен поднялся, улыбнулся ей и вышел в коридор. Когда чуть позже ему снова пришлось на миг войти в купе, чтобы пропустить в проходе старую даму, взгляд его случайно упал на этикетку соломенной корзины иностранного вида, принадлежащей Пилар. Он с любопытством прочитал имя, написанное на ней: Мисс Пилар Эстравадос. Ему удалось разглядеть и адрес: Гостон Холл, Лонгдейл, Аддлсфилд.

 Во взгляде его отразились озабоченность, гнев, подозрение.

 Когда он курил в коридоре сигарету, лоб его избороздили глубокие морщины.

 ***

 В большой, убранной в голубых и золотых тонах комнате в Гостон Холле сидели Альфред Ли и Лидия, его жена, занятые рождественскими планами. Альфред был слегка неуклюжим мужчиной средних лет, с приятным лицом и мягким взглядом карих глаз. Голос его звучал уверенно, говорил он четко и с расстановкой. Лидия выглядела, как чистокровная, сильная скаковая лошадка. Она была на удивление стройной, все ее движения отличались нервной грацией. Ее худое лицо нельзя было назвать красивым, но оно производило впечатление породистого человека. Голос ее звучал очаровательно.

 – Отец настаивает на этом, – сказал Альфред, – тут уж ничего не поделаешь.

 Лидия хотела было вспылить, но сдержалась.

 – И ты всегда будешь идти у него на поводу? – спросила она.

 – Он очень старый человек, дорогая.

 – Да, я знаю! Знаю!

 – Он считает само собой разумеющимся, что все будет так, как он того захочет.

 – Как же! Ведь так было всегда, – сухо отметила Лидия. – Но рано или поздно тебе придется показать свой характер, Альфред.

 – Что ты хочешь этим сказать, Лидия?

 Она нервно пожала плечами, тщательно подбирая слова, продолжала:

 – Твой отец иногда бывает настоящим тираном, и чем старше он становится, тем сильнее в нем эта страсть – повелевать. Чем это кончится? Сейчас он указывает нам, как жить. Мы никогда не смеем что-то решать сами, а если все-таки делаем это, вызываем у него гнев.

 – Действительно, отец привык повелевать, но к нам он был добр, не забывай об этом, – сказал Альфред твердо и непреклонно.

 – В финансовом отношении, ты хочешь сказать, – спокойно уточнила Лидия.

 – Да, сам он живет довольно скромно, но никогда не упрекал нас в том, что мы тратим много денег. Ты можешь заказывать себе наряды или обстановку для этого дома, какая тебе только понравится, и все счета аккуратно оплачиваются. Только на прошлой неделе он купил нам новую машину.

 – Согласна, что в денежных делах он очень щедр. Но в ответ на это ждет, что мы будем вести себя, как рабы.

 – Рабы?

 – Да. Именно так. Ты – его раб, Альфред! Ведь если мы, например, собираемся отправиться в путешествие, а твоему отцу внезапно взбредет в голову, что мы должны остаться здесь, то ты отказываешься от всех договоренностей и остаешься. А если на него случайно накатывает желание отослать нас куда-нибудь подальше – мы едем... У нас нет никакой собственной жизни, никакой независимости...

 – Прошу тебя, Лидия, не говори так! – сказал Альфред в отчаянии. – Ты и в самом деле неблагодарна. Мой отец сделал для нас все...

 Лидия сдержала слово, готовое было сорваться с ее губ, и только снова пожала узкими плечами.

 – Отец действительно любит тебя, Лидия.

 Ответ был прямым и категоричным:

 – А я его терпеть не могу.

 – Лидия! Как ты можешь говорить такое? Это так нелюбезно... Если бы отец это знал...

 – Твой отец знает, что я его не люблю, и мне кажется, это доставляет ему удовольствие.

 – Нет, тут ты ошибаешься, определенно ошибаешься. Он часто говорил мне, как ты всегда мила с ним. – Конечно, я веду себя с ним вежливо и всегда буду вести себя так. О том, что я на самом деле чувствую, я сказала только тебе. Я не могу выносить твоего отца, Альфред. Считаю его злым человеком с замашками тирана. Он тебя просто запугал и еще рассчитывает на твою сыновнюю любовь! Тебе следовало уже несколько лет назад восстать против этого.

 – Ну, хватит, Лидия! – резко прервал Альфред. – Пожалуйста, не разговаривай больше со мной в таком тоне.

 Она вздохнула:

 – Прости, наверное, я была не права... Давай будем говорить о подготовке к Рождеству. Ты думаешь, что твой брат Дейвид действительно приедет?

 – А почему бы и нет?

 Она в сомнении покачала головой:

 – Дейвид – странный парень, настоящий чудак. Он был так привязан к твоей матери... А сейчас больше не может выносить этого дома.

 – Дейвид всегда действовал на нервы отцу, – сказал Альфред, – своей музыкой и своими мечтаниями. Правда, отец и в самом деле иногда был слишком строг с ним. Но я думаю, что Хильда и Дейвид все-таки приедут. Ведь Рождество, понимаешь.

 – И на земле мир, в человеках благоволение! – иронически процитировала Лидия. – Посмотрим, посмотрим! Магдалена и Джордж приедут в любом случае, наверное, завтра – они прислали письмо. Я боюсь, Магдалена будет ужасно скучать.

 – Не пойму, зачем было моему брату жениться на девушке, которая на двадцать лет его моложе, – сказал Альфред слегка возбужденно. – Джордж был дураком и останется им.

 – Но он делает карьеру, – возразила Лидия. – Избиратели любят его. Думаю, что Магдалена помогает ему в политической работе.

 – Я не особенно ее люблю, – буркнул Альфред. – Она очень хорошо выглядит. Но иногда я не могу отделаться от ощущения, что она – как те груши с розовой кожицей и блестящими боками... – он запнулся.

 – ...которые оказываются гнилыми внутри? – закончила Лидия. – Странно, что ты говоришь это, ведь ты всегда так мил и никогда не говоришь ничего дурного о ком бы то ни было. Иногда это меня просто выводит из себя, потому что мне кажется, что ты – как бы это выразиться – слишком доверчив, не знаешь жизни.

 Муж улыбнулся:

 – Жизнь, я думаю, всегда именно такова, какой ты сам ее видишь.

 – Нет, – резко ответила Лидия. – Зло живет не только в наших мыслях! Зло существует реально! Ты, кажется, этого не знаешь, зато я знаю! Я это чувствую, я всегда это чувствовала... в этом доме...

 Она закусила губу и отвернулась.

 Но прежде, чем Альфред успел что-то ответить, она предостерегающе подняла руку и посмотрела через его плечо. Позади Альфреда стоял смуглый человек с гладко выбритым лицом, склонившийся в почтительной позе.

 – Что вы хотите, Хорбюри? – быстро спросила Лидия.

 Хорбюри сказал настолько тихо, что это больше походило на бормотание:

 – Мистер Ли поручил мне передать вам, мадам, что на Рождество приедут еще двое гостей и что нужно распорядиться, чтобы приготовили комнаты.

 – Еще двое гостей?

 – Да, мадам. Один господин и одна юная дама.

 – Юная дама? – удивленно спросил Альфред.

 – Так мне поручил передать мистер Ли, – кивнул Хорбюри.

 – Я поднимусь к нему... – порывисто сказала Лидия.

 Однако слабым жестом Хорбюри остановил ее.

 – Простите, мадам, но мистер Ли лег отдохнуть после обеда. Он наказал мне, чтобы ему не мешали.

 – Ах, вот как, – произнес Альфред. – Ну, тогда, конечно, мы не станем ему мешать.

 – Благодарю вас, сэр. Хорбюри вышел.

 – Как я ненавижу этого типа! – воскликнула Лидия. – Так и крадется по дому, как кот. Никогда не слышу его шагов!

 – Мне он тоже не симпатичен. Но в деле своем знает толк. Не так-то легко найти хорошего слугу, который мог бы ухаживать за больным человеком. Отцу он нравится, а это – самое главное.

 – Это – самое главное, совершенно верно!... Но кто эта юная дама, Альфред?

 – Понятия не имею. Я и в самом деле не могу себе представить, кто бы это мог быть.

 Некоторое время супруги удивленно смотрели друг на друга, затем выразительные губки Лидии слегка искривились.

 – Знаешь, что я думаю, Альфред? Видимо, твой отец довольно сильно скучал в последнее время, и сейчас он решил преподнести себе какой-то рождественский сюрприз.

 – Пригласив чужих на семейный праздник?

 – Ну, деталей я не знаю, но у меня такое чувство, что твой отец решил устроить себе какое-то развлечение.

 – И слава Богу. Хорошо, если это и в самом деле развлечет его, – сказал Альфред совершенно серьезно. – Несчастный старик – из-за своей ноги он теперь инвалид... И это после той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше.

 – После той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше, – медленно повторила Лидия.

 Пауза, сделанная ею перед словами «бурной и полной приключений», придала всему предложению особый, скрытый смысл.

 Альфред, кажется, почувствовал это, потому что покраснел и сконфузился.

 Вдруг она вышла из себя:

 – И как только у него появился такой сын, как ты?! Не могу понять! Вы же как два разных полюса, и при этом его влияние на тебя так велико, ты так его почитаешь!

 Теперь и Альфред рассердился всерьез.

 – Ты зашла слишком далеко, Лидия. Ничего нет неестественного в том, что сын любит своего отца. Неестественно было бы, если бы он его не любил.

 – В таком случае большинство членов этой семьи ведут себя неестественно, – медленно проговорила Лидия. – Извини, я задела твои чувства. Я не хотела этого, Альфред, пожалуйста, поверь мне. Я просто удивляюсь твоей... твоей верности. Верность – это такая редкость в наши дни. Считай, что я просто ревную. Ведь говорят же, что женщины всегда ревнуют мужей к свекровям. Почему бы не ревновать к свекру?

 Он нежно обнял ее.

 – Твой язык всегда тебя выручит, дорогая. Видит Бог, у тебя нет никаких поводов для ревности.

 Она быстро поцеловала его в мочку уха, как бы прося прощения. Это был очень нежный поцелуй.

 – Знаю, Альфред. Мне все-таки кажется, что я никогда не ревновала бы тебя к твоей матери. Жаль, что я ее не знала.

 Он вздохнул:

 – Она была несчастным человеком. Жена удивленно посмотрела на него:

 – Вот как? Ты, оказывается, считал ее несчастной? Странно.

 – Сколько я ее помню, она всегда болела, – сказал он, погрузившись в воспоминания. – Она много плакала...

 Альфред покачал головой:

 – Нет, мужества у нее не было.

 Она продолжала смотреть на него изумленно и тихо пробормотала еще раз:

 – Странно.

 Когда он вопросительно глянул на нее, она сменила тему:

 – Раз нам все равно не узнать, кто эти наши таинственные гости, пойду-ка я в сад и закончу свою работу.

 – На улице очень холодно, дорогая. Ветер просто ледяной.

 – Я тепло оденусь.

 Альфред посмотрел ей вслед. Какое-то время он стоял неподвижно, погруженный в глубокие размышления, а затем подошел к большому окну. Вдоль всей боковой стены дома тянулась терраса. Одну-две минуты спустя появилась Лидия, одетая в толстое шерстяное пальто, с неглубокой корзинкой в руках, и стала что-то делать у небольшой квадратной ямки. Муж мгновение наблюдал за ней. Затем тоже вышел из комнаты, взял пальто и прошел через боковую дверь на террасу. Пробираясь к Лидии, он миновал многочисленные обложенные камнем углубления в земле – миниатюрные садики, которые все были делом искусных рук жены. Один из этих садиков представлял собой пейзаж пустыни: желтый песок, небольшая пальмовая рощица, караван верблюдов с двумя крошечными погонщиками-арабами. Из пластилина была вылеплена туземная хижина. За ним следовал итальянский садик с террасами и искусно возведенными цветочными грядками, на которых красовались великолепные цветы из сургуча. Следующий маленький сад изображал полярный пейзаж с кусками зеленого стекла вместо айсбергов и стайками пингвинов. Был здесь и японский садик, маленькие, кривые деревца стояли в нем рядами. Куски стекла изображали пруды, через которые были перекинуты мостики, тоже сделанные Лидией из пластилина. Альфред посмотрел на нее. Она положила голубую бумагу в небольшую ямку и покрыла ее стеклом. Вокруг высились скалы. Сейчас она как раз рассыпала крупную гальку, чтобы сделать из нее берег. Между большими камнями располагалось несколько кактусов.

 – Да. Именно так я себе это и представляла, именно так, – бормотала Лидия себе под нос.

 – И что же представляет твое новое произведение искусства? – спросил Альфред.

 Она испугалась, потому что не слышала, как он подошел.

 – Это Мертвое море, Альфред. Тебе нравится?

 – А тебе не кажется, что ты сделала его чересчур пустынным? По-моему, можно было бы посадить вокруг побольше растительности.

 Она покачала головой:

 – Нет, именно таким я себе представляю Мертвое море... На самом деле мертвым, понимаешь...

 На террасе раздались шаги. Пожилой седовласый дворецкий подошел к ним, почтительно склонившись.

 – Звонит миссис Ли, жена мистера Джорджа, мадам. Она спрашивает: хорошо ли будет, если она и мистер Джордж приедут поездом на 5.20?

 – Скажи ей, что это нас вполне устраивает. Дворецкий ушел. Лидия проводила его чуть ли не влюбленным взглядом.

 – Славный старый Трессильян. Не знаю, чтобы мы без него делали.

 – Да, – согласился Альфред. – Это человек еще старой школы. Он у нас в доме уже сорок лет, и мне кажется, что он любит нас всех, каждого по-своему.

 Лидия кивнула:

 – Я думаю, он даже солжет под присягой, если речь пойдет о том, чтобы защитить кого-то из семьи.

 – Он это сделал бы, – сказал Альфред тихо. – Думаю, он действительно на это способен.

 Лидия подровняла свой берег из камешков и проговорила:

 – Ну, вот и готово.

 – Готово? К чему? – спросил Альфред настороженно.

 – К Рождеству, дурачок, – засмеялась она. – К нашему полному самых добрых чувств семейному празднику.

 Дейвид прочитал письмо. После этого он скомкал бумагу и выбросил ее. Затем снова поднял, тщательно разгладил и внимательно прочитал еще раз.

 Его жена Хильда молча взирала на него. Она заметила, как у него на виске задергался мускул (может быть, это был нерв?), как слабо задрожали его длинные выразительные руки и как все тело напряглось от возбуждения. Когда он убрал со лба прядь светлых волос и посмотрел на нее, она была спокойна и готова ко всему.

 – Хильда, что нам делать?

 Хильда долго молчала, прежде чем ответить. Она услышала в его словах просьбу о помощи, и знала, насколько зависим от нее был Дейвид, – всегда, со дня их свадьбы, знала, что могла оказать особое влияние на его окончательные намерения. Но именно поэтому она не торопилась высказывать свое решающее мнение.

 Голос ее прозвучал нежно, как у некоторых медсестер, лечащих детей.

 – Все зависит от того, насколько ты способен это вынести, Дейвид.

 Хильда была статной дамой. Не отличалась красотой, но чем-то привлекала к себе. Она напоминала женщин с картин голландских мастеров. Голос ее был теплым и глубоким. От нее исходили сила и спокойствие. Она обладала той уверенностью в жизни, которая неудержимо приковывает слабых людей. Слегка полноватая, невысокая женщина средних лет, не очень умна, не слишком привлекательна, однако ее просто невозможно было не заметить. Да, Хильда Ли обладала силой.

 Дейвид встал и начал ходить по комнате. У него еще не было ни сединки в волосах, а лицо было просто мальчишеским.

 – Ты знаешь, на что я способен, Хильда, ты должна это знать, – сказал он серьезно.

 – Я не совсем уверена.

 – Но я же тебе очень часто говорил, как я все ненавижу: тот дом и тот пейзаж за окном, и все остальное. Все это только напоминает о прошлых несчастьях. Я ни единого часа не был счастлив там! Стоит мне только подумать... как сильно она страдала, – моя мама.

 Жена закивала, стремясь успокоить его.

 – Она была так мила, Хильда, так терпелива. Ведь она часто испытывала ужасные боли. А когда я думаю о своем отце...

 На лицо его набежала тень.

 – Какой несчастной он сделал ее, как унижал, хвастаясь своими любовными приключениями, как он ее постоянно обманывал и как много скрывал от нее.

 – Ей не следовало этого терпеть, она должна была его оставить, – возразила Хильда.

 – Для этого она была слишком добра, – сказал он с мягким упреком, – она считала своим долгом терпеть все это, и, кроме того, там ведь был ее дом. Куда же ей было идти?

 – Она смогла бы устроить собственную жизнь.

 – В те времена? Совершенно исключено, – взволнованно ответил он. – Ты этого не понимаешь. Женщины тогда вели себя совсем иначе. Они взваливали на себя ношу, многое терпеливо сносили. К тому же она думала о нас, детях. Если бы она развелась с отцом, то, наверное, сразу вышла бы замуж. Появилась бы вторая семья, наши интересы, вероятно, отошли бы на второй план. Мама не могла так поступить.

 Хильда продолжала молчать.

 – Нет, она сделала все как надо. Она была святой женщиной. Она следовала своему горькому жребию, не жалуясь, до конца.

 – Все же, видимо, не совсем без жалоб, Дейвид, – возразила Хильда, – иначе ты бы не знал так много о ее страданиях.

 Его лицо просветлело, и он сказал мягко:

 – Да, кое-что она доверяла мне... Потому что знала, как сильно я любил ее. А когда она умерла...

 Он смолк и провел рукой по волосам.

 – Хильда, это было ужасно! Такие страдания! Она была еще молодой, она не должна была умирать. Это он убил ее – мой отец! Это он виноват в ее смерти, потому что разбил ее сердце. Тогда-то я и решил никогда больше не жить в его доме и сбежал от всего этого.

 – Ты поступил совершенно правильно, – согласилась она.

 – Отец хотел ввести меня в дело. Это означало бы, что мне придется жить дома, а я бы этого не вынес. Я не понимаю, как может выносить Альфред, как он мог терпеть это все эти годы.

 – Разве он никогда не протестовал? – с интересом спросила Хильда. – Ты ведь рассказывал однажды, что ему пришлось отказаться от другой дороги в жизни.

 – Да, Альфред хотел идти служить в армию. Впрочем, отец не возражал. Альфред – старший и должен был поступить в какой-нибудь кавалерийский полк. Гарри и я должны были заняться фабрикой, а Джордж – делать политическую карьеру.

 – А затем все вышло иначе?

 – Да. Гарри прогорел! Он всегда был вертопрахом. Влезал в долги и постоянно оказывался в затруднительном положении. В конце концов в один прекрасный день он сбежал с несколькими сотнями фунтов, ему принадлежащими, оставив записку о том, что конторское кресло не для него и что он хочет посмотреть мир.

 – И с тех пор вы больше ничего о нем не слышали?

 – Как же! – засмеялся Дейвид. – Даже чересчур часто слышим. Он телеграфирует со всех концов земного шара. Просит денег! Ну, впрочем, и получает их всегда!

 – А Альфред?

 – Отец заставил его уйти с военной службы и управлять фабрикой.

 – Альфред был против этого?

 – Вначале он был просто в отчаянии. Но отец всегда мог вертеть Альфредом, как хотел, да и сейчас тоже, я думаю.

 – А ты от него сбежал.

 – Вот именно. Я уехал в Лондон и посвятил себя занятиям живописью. Отец, правда, ясно дал понять, что на такие пустяки он выделит мне минимум денег, пока жив, но после его смерти я не получу ни гроша. С момента того резкого разговора я никогда больше не видел его, но, тем не менее, никогда ни о чем не жалел. Я знаю, конечно, что никогда не стану великим художником, но ведь мы все-таки счастливы здесь, в нашем доме, где у нас есть все необходимое для жизни... А когда я умру, ты получишь деньги за страховку моей жизни.

 Он немного помолчал. Потом ударил ладонью по письму.

 – А теперь вот это. Отец просит меня вместе с женой отпраздновать Рождество у него. Чтобы мы однажды собрались все вместе, как одна семья! И что он только задумал?

 – А что, он обязательно должен был что-то задумать для этого? – спросила Хильда. – Разве не может это просто означать, что твой отец постарел и потихоньку становится сентиментальным по отношению к своей семье? Такое иногда бывает.

 – Возможно, – ответил Дейвид неуверенно. – Действительно, он старый и одинокий... Ты хочешь, чтобы я поехал туда, не правда ли, Хильда?

 – Знаешь, я считаю жестоким отказывать таким просьбам. Я старомодна, мой бедный Дейвид. Я верю в рождественское послание о мире и примирении на земле.

 – После всего, о чем я тебе рассказал?

 – Но ведь все это давно позади, все это пора позабыть.

 – Я не могу забыть.

 – Потому что ты не хочешь, Дейвид. Или я не права?

 Его губы твердо сжались.

 – Таковы уж мы – семейство Ли. Годами помним о чем-то, все время думаем об этом, это всегда свежо в нашей памяти.

 Тут и в голосе Хильды проскользнуло легкое нетерпение:

 – И что, это такое уж хорошее качество, что им можно гордиться? Я не нахожу.

 Он посмотрел на нее задумчиво, исподлобья. А затем настороженно сказал:

 – Значит, ты не придаешь большого значения верности воспоминаниям.

 – Я верю в настоящее, а не в прошлое. Если мы будем пытаться сохранять живым прошлое, то получится в конце концов искаженная картина, и мы будем видеть все в искаженном свете и строить ложные перспективы.

 – О нет! Я помню каждое слово, каждое событие тех дней совершенно ясно и отчетливо! – взволнованно воскликнул Дейвид.

 – Да. Но вот именно этого ты и не должен делать, милый, потому что это неестественно. Ты смотришь в прошлое взглядом мальчика, вместо того чтобы быть зрелым мужчиной...

 Хильда запнулась, она почувствовала, что неумно и дальше говорить на эту тему. Однако речь шла о вопросах, по которым она давно хотела высказаться.

 – Я думаю, – сказала она, немного помолчав, – что ты считаешь своего отца каким-то дьяволом. Ты не видишь его таким, какой он есть на самом деле, а представляешь его олицетворением всех зол. Когда ты снова увидишь его сейчас, то поймешь, что он просто человек, жизнь которого прошла небезупречно, но именно потому он и человек, а не какое-то чудовище.

 – Ты не можешь меня понять. Как он обходился с моей матерью!...

 – Бывает такого рода покорность, такого рода слабость, которая будит в мужчине самые низменные инстинкты, а решительность и мужество могли бы сделать его совсем другим человеком.

 – Не хочешь ли ты сказать, что моя мать сама была виновата?

 – Нет, конечно, нет! Я убеждена, что твой отец обходился с нею очень плохо. Но супружество – очень странная и сложная штука, я сомневаюсь, чтобы кто-то со стороны, даже собственный ребенок, имел право судить о нем. Кроме того, твоя ненависть все равно уже не поможет твоей бедной матери, ведь все уже в прошлом, остался только старый больной человек, который просит, чтобы ты приехал на Рождество.

 – И ты хочешь, чтоб я выполнил эту просьбу? Хильда подумала секунду, а затем сказала решительно:

 – Да. Я хочу, чтобы ты поехал и раз и навсегда покончил с этим призраком.

 ***

 Джордж Ли – депутат из Вестеринхэма – был дородным сорокалетним господином. Его голубые, слегка навыкате глаза постоянно выражали легкую скуку, у него был широкий затылок, говорил он всегда медленно и педантично. Так изрек он со значением и на этот раз:

 – Я же говорил тебе, Магдалена, что считаю своим долгом поехать туда.

 Его жена, стройное, как тростинка, создание с платиновыми волосами, выщипанными бровями на овальном лице, нетерпеливо передернула плечами. Она могла, если хотела, делать лицо, на котором совершенно ничего не выражалось. Именно такую мину она сейчас и состроила.

 – Милый, это становится невыносимым.

 – И кроме того, – не обратил внимания на ее возражения Джорж Ли, – мы можем на этом еще сэкономить. Рождество всегда очень дорого обходится. Прислуге мы дадим на чай и отпустим.

 – Как скажешь. Рождество в конце концов скучный праздник.

 – Конечно, они ждут от нас рождественского угощения, – продолжал Джордж. – Достаточно будет хорошего куска жареного мяса. Можно обойтись и без индейки.

 – Кто ждет? Прислуга? О, Джордж, прекрати. Ты всегда так печешься о деньгах.

 – Кто-то же должен о них думать.

 – Согласна. Но нельзя же быть таким мелочным. Почему ты не попросишь больше денег у своего отца?

 – Он и так ежемесячно присылает нам солидную сумму.

 Магдалена посмотрела на него. Ее карие глаза стали внимательными и подозрительными.

 – Он ведь очень богат, не правда ли, Джордж? Миллионер. Или даже еще богаче?

 – Дважды миллионер, если не больше.

 – Откуда у него столько денег? – спросила завистливо Магдалена. – Он что, все заработал в Южной Африке?

 – Да, в молодости он там сделал себе состояние. Главным образом на алмазах. А когда вернулся в Англию, вложил свои деньги в разные предприятия, причем так умно, что его капитал удвоился или даже утроился.

 – А что будет, когда он умрет?

 – Об этом отец никогда не говорил. Я предполагаю, что большая часть денег достанется Альфреду и мне... Альфреду, наверное, больше, чем мне. Дейвид определенно не получит ничего. Отец ему в свое время угрожал, что лишит наследства, если тот раз и навсегда не покончит со своей живописью, или чем он там занимается. Но Дейвида это не особенно заботит.

 – Глупо! – презрительно фыркнула Магдалена.

 – Ну, потом моя сестра Дженнифер... Она вышла замуж за иностранца, испанского художника, одного из друзей Дейвида. Год назад она умерла, но оставила дочь, насколько я знаю. Наверное, что-нибудь завещает и этой внучке, но явно не много. Да, ну и, конечно, Гарри...

 Он замялся в некотором смущении.

 – Гарри? Кто это – Гарри? – удивленно спросила Магдалена.

 – Мой... хм... мой брат.

 – Я не знала, что у тебя есть еще один брат!

 – Видишь ли, нельзя сказать, что он... гордость семьи, любовь моя. Мы не говорим о нем. Он ведет себя просто несносно. Мы несколько лет ничего о нем не слыхали, даже думали, что он умер.

 Магдалена вдруг просветлела лицом и засмеялась. В ответ на недоумение, выразившееся на лице Джорджа, вопросительно сморщившего лоб, она, все еще смеясь, пояснила:

 – Я только подумала: как странно, что у тебя – у тебя, Джордж! – есть недостойный брат. Подумать только! Ведь ты такой респектабельный!

 – Представь себе, есть, – холодно процедил муж. Она прищурила глаза:

 – Твой отец не слишком-то почтенный человек, не правда ли?

 – Попрошу тебя, Магдалена!

 – Иногда он употребляет слова, от которых меня просто коробит.

 – Магдалена! В самом-то деле!... Лидия думает так же, как и ты?

 – С Лидией он разговаривает совершенно по-другому, – раздраженно бросила Магдалена. – Он избавляет ее от своих пошлых замечаний, хотя не могу понять, почему!

 Джордж быстро взглянул на нее и тут же отвел взгляд.

 – Ну, – сказал он примирительным тоном, – ну... мы должны быть снисходительными. Отец стареет, и здоровье у него не лучшее.

 – Он действительно очень болен? – спросила она.

 – Я бы так не сказал. Он необыкновенно живуч. Но раз уж он вдруг захотел собрать всю свою семью на Рождество, то я считаю, что мы должны откликнуться на его просьбу. Это, быть может, последние рождественские праздники в его жизни.

 – Это ты так считаешь, Джордж, – резко бросила она, – а вот я считаю, что он проживет еще долгие годы.

 Сбитый с толку, чуть ли не испуганный, Джордж, заикаясь, промямлил:

 – Да, да, конечно... Он, безусловно, может прожить еще долго.

 – Ну ладно, тогда, значит, нам нужно ехать... – расстроенно проговорила Магдалена. – Что за муки придется перенести! Альфред – молчаливый и туповатый, а Лидия смотрит на меня свысока... Нет, не убеждай, смотрит свысока! Ну и потом, я ненавижу этого ужасного слугу.

 – Старого Трессильяна?

 – Нет, Хорбюри! Он вечно ходит по дому бесшумно и вынюхивает. Я даже не могу тебе передать, как мне это действует на нервы. Но мы все-таки поедем. Не хочу обижать старого человека.

 – Вот видишь! А с рождественским угощением для прислуги...

 – Это может подождать, Джордж. Я сейчас позвоню Лидии и скажу ей, что мы приедем завтра поездом на 5.20.

 Магдалена быстро вышла из комнаты. Позвонив, она села за письменный стол и стала рыться в маленьких ящичках. Из каждого она доставала счета – целую гору счетов. Вначале попыталась как-то разложить их по порядку, однако ей быстро наскучило это занятие, и она снова бросила бумаги в ящики. Затем провела рукой по своим платиновым волосам.

 – Господи, ну что же мне делать? – пробормотала она.

 ***

 На втором этаже Гостон Холла длинный коридор вел к большой комнате как раз над главным входом. Эта комната была обставлена невероятно богато и старомодно. Стены, затянутые тяжелой парчой, огромные кожаные кресла, громадные вазы с изображениями драконов и скульптуры из бронзы... Все это производило впечатление пышности, богатства и стабильности.

 В самом большом и самом импозантном из всех кресел – старом «дедовском» восседал сухощавый старик. Его длинные руки с крючковатыми пальцами лежали на подлокотниках. Рядом с ним стояла трость с золотым набалдашником. Он был одет в старый, потертый шлафрок, на ногах – расшитые домашние туфли. Желтизну лица подчеркивали белоснежные волосы.

 В первый момент можно было подумать – что за жалкое создание! Но внимательный наблюдатель быстро изменил бы свое мнение, увидев гордый орлиный нос, темные, полные жизни глаза. В этом человеке сохранились огонь, жизнь и сила. Старый Симеон Ли вдруг негромко хохотнул:

 – Значит, вы все передали миссис Лидии? Хорбюри стоял рядом с креслом. Он ответил мягко и почтительно:

 – Так точно, сэр.

 – В точности так, как я поручил вам? Скажите – в точности так?

 – Разумеется, я определенно не сделал никакой ошибки.

 – Нет, вы не делаете ошибок. Да я и не советовал бы вам делать их. Ну? И что же она сказала, Хорбюри? Что сказала миссис Лидия?

 Хорбюри спокойно и невозмутимо повторил, какой эффект имело переданное им известие. Старик засмеялся и потер руки от удовольствия.

 – Великолепно! Ну, теперь они весь день будут ломать себе головы! Отлично! Сегодня они поднимутся ко мне, придут как миленькие!

 Хорбюри повернулся кругом и бесшумно пошел к двери. Старик собрался было сказать ему еще что-то, но он уже исчез в коридоре.

 – Этот парень ходит, как кот, – проворчал Симеон Ли. – Никогда не знаешь, здесь он или уже ушел!

 Он тихо сидел в кресле и гладил себя по щеке, пока не раздался стук в дверь и не вошли Альфред и Лидия.

 – Ах, вот и вы! Подойди ко мне, Лидия, хорошая моя, сядь рядом. Какая ты румяная!

 – Я была на улице, там холодно. Вот и горит лицо.

 – А как у тебя дела, отец? – спросил Альфред. – Ты хорошо спал?

 – Очень хорошо, очень хорошо! Мне снились старые добрые времена, моя жизнь до того, как я стал столпом общества и перешел к оседлому существованию.

 Он громко засмеялся. Невестка скривила рот в учтивой улыбке.

 – Отец, что означало сообщение, что к празднику приедут еще двое гостей?

 – Да, верно! Мне надо вам объяснить! Это должен быть грандиозный рождественский праздник. Итак: приедут Джордж и Магдалена... Бедный Джордж – корректный, чопорный, а ведь на самом-то деле – всего лишь надутый пузырь! И все-таки он – мой сын. Избиратели его любят, потому что они, вероятно, думают, что он честен! Как же! Еще ни один из рода Ли не был по-настоящему честным!... За исключением тебя, мальчик мой, разумеется, за исключением тебя!

 – А Дейвид? – спросила Лидия.

 – Дейвид! Мне очень интересно повидать его через столько лет. Он был экзальтированным ребенком. Мне интересно, как выглядит его жена. Во всяком случае, он не женился на девушке на двадцать лет моложе себя, как этот дурак Джордж.

 – Хильда написала очень милое письмо, – поддержала разговор Лидия. – Телеграммой они подтверждают, что приедут завтра во второй половине дня.

 Свекор посмотрел на нее острым пронизывающим взглядом. Затем засмеялся:

 – Тебя мне никогда не удастся вывести из равновесия, Лидия! Это – мой тебе комплимент! Ты очень хорошо воспитана, а воспитание важно, я знаю. Но наследственность – дело еще более существенное. В меня действительно удался лишь один ребенок из всей семьи.

 Его глаза сверкнули.

 – Угадайте теперь, кто еще приедет. Никогда не угадаете!

 Он переводил взгляд то на сына, то на невестку. Альфред наморщил лоб.

 – Хорбюри сказал, что ты ждешь молодую даму.

 – И это тебя сейчас волнует, ага? Пилар вот-вот будет здесь. Я уже послал машину, чтобы привезти ее с вокзала.

 – Пилар? – переспросил Альфред.

 – Да, Пилар Эстравадос – дочка Дженнифер. Моя внучка. Любопытно посмотреть, как она выглядит.

 – Бог мой, отец, ты никогда мне не говорил...

 – Чтобы не испортить сюрприза, милый мой сын, – ответил старый Ли с недоброй усмешкой. – Я уже забыл, когда под этой крышей кипела молодая кровь. Его, Эстравадоса, я не видел никогда. На него похожа девочка или на мать?

 – И ты действительно считаешь разумным... – начал Альфред снова, – учитывая сложившиеся обстоятельства... Небезопасно...

 Старик перебил его:

 – Безопасность! Безопасность! Ты всегда и повсюду ищешь в первую очередь безопасность, Альфред! Это никогда не было в моих правилах. Девочка – моя внучка! Единственная из внуков на всю семью! Мне совершенно наплевать, кто был ее отец и чем он занимался! Она – моя плоть и кровь! И она будет жить здесь, в моем доме.

 – Она будет жить здесь? – обескураженно спросила Лидия.

 Он бросил на нее быстрый взгляд:

 – У тебя есть какие-то возражения?

 Она покачала головой и сказала с улыбкой:

 – Какие у меня могут быть возражения, если ты приглашаешь ее в собственный дом? Нет, я думаю только о ней. Будет ли она счастлива здесь?

 Старый Симеон выпрямился в кресле.

 – У нее ни гроша за душой. Следовательно, она должна быть мне благодарна!

 Лидия пожала плечами.

 – Надеюсь, – Симеон вновь повернулся к сыну, – это будет великий рождественский праздник! Все мои дети соберутся вокруг меня – все! А сейчас, Альфред, угадай, кто второй гость?

 Альфред растерянно посмотрел на него.

 – Господи, мальчик мой! Все мои дети, я сказал, неужто не понимаешь? Гарри – конечно же, твой брат Гарри!

 Альфред побагровел.

 – Гарри! Не может быть! – заикаясь, пробормотал он. – Мы... думали, что он умер.

 – О, нет! Он жив!

 – И ты разрешил ему приехать!? После всего того, что он...

 – Блудный сын, да? Вот именно! Откормленный телец! Вот что требуется. Нам надо заколоть откормленного тельца в его честь, Альфред. Мы должны принять его от всей души!

 – Он гнусно обошелся с нами, он опозорил нас! Он...

 – Можешь не перечислять мне его злодеяния. Я чувствую, это будет большой список. Но ты же знаешь, что Рождество – это праздник прощения, а потому мы зовем всех блудных к себе в дом, раскрывая им объятья.

 Альфред поднялся.

 – Довольно шокирующие известия, – пробормотал он. – Я даже и помыслить не мог, что Гарри когда-нибудь вернется сюда.

 Симеон подался вперед в кресле.

 – Ты не мог выносить Гарри, не правда ли? – спросил он мягко. – После всего, что тот устроил тебе... – Симеон засмеялся: – Ну, что было, то прошло. Разве не таков смысл рождественского послания, Лидия?

 Лидия тоже побледнела. Она сказала сухо:

 – Кажется, ты в этом году много размышлял о Рождестве и рождественском послании.

 – Я хочу собрать всю свою семью на старости лет!

 Альфред бросился вон из комнаты. Лидия еще колебалась, последовать за ним или нет. Симеон кивнул на дверь:

 – Он разволновался. Он и Гарри никогда не выносили друг друга. Гарри всегда высмеивал Альфреда. Называл его «Господин Медленно, Но Верно».

 Лидия открыла было рот, но, увидев хищное выражение на напряженном лице старика, промолчала. Ее самообладание явно рассердило его. Почувствовав свое превосходство, она с иронией сказала:

 – Как заяц и ежик из сказки!... А ведь соревнования по бегу выигрывает ежик!

 – Не всегда, – хихикнул старик. – Не всегда, милая моя Лидия.

 Она улыбнулась:

 – Прости, но я пойду за Альфредом. Волнения плохо отражаются на его здоровье.

 Симеон снова хохотнул:

 – Да, бедняга Альфред не любит ни сюрпризов, ни перемен. Он всегда был скучнейшим человеком!

 – Альфред так предан тебе!

 – И тебе это кажется странным, не правда ли?

 – Иногда, – медленно проговорила Лидия, – мне действительно это кажется странным.

 С этими словами она вышла из комнаты. Симеон Ли посмотрел ей вслед. Он, казалось, был необычайно доволен.

 – Это и будет главное развлечение! – сказал он. – Да, главное развлечение! Чувствую, мне понравится это Рождество!

 Он с трудом поднялся из своего кресла и заковылял по комнате, опираясь на трость. Перед большим сейфом в углу остановился и стал вертеть замок с шифром. Дверь открылась. Дрожащими руками он вытащил на свет божий замшевый мешочек, открыл его и стал пересыпать из ладони в ладонь множество нешлифованных алмазов.

 – Вот вы где, мои прекрасные! Вы совсем не изменились, мои старые друзья!... Да, это было счастливое времечко... счастливое времечко... Никто не будет вас шлифовать и резать, друзья мои! Вы не будете висеть на женских шеях, унизывать их пальцы или торчать у них в ушах. Вы принадлежите мне! Мои старые друзья! Мы знаем друг о друге много всякого, вы и я. Вы можете сказать, что я стар и болен... но я протяну еще долго! В старой собаке еще много жизни! И меня ждет еще немало радостей в этой жизни! Еще порадуемся...